— Да.

— У нее ребенок, своя семья. И она взрослая, а тебе учиться надо и выбросить эти мысли из головы, и чтобы она оставила тебя в покое, если она умная…

— Я не хочу учиться в этом институте. Мне не нужна эта дурацкая программа, которую там проходят. Она мне не интересна. Я не хочу гробить свою жизнь педагогом.

— Хорошо, что ты хочешь? Поступай снова, я тебе помогу…

— Я не знаю, куда. Но там я не буду учиться. Мне надоела уже эта постоянная нехватка денег, зависимость от тебя. Я даже не могу в кино ее сводить, иногда.

— Она уже взрослая, может платить за себя. Ничего в этом страшного нет. Ты студент, и деньги у тебя не растут, на ветке.

— Ладно, папа, это никчемный разговор: ты знаешь, что я так не буду делать никогда. Я не Боря.

— Так что тебе надо? Она — это не учеба. А мне надо, чтобы ты учился, выбросив из головы галиматью. Я хочу сделать человека из тебя!

— Это не галиматья, — меня начинало трясти. — Я не могу без нее, она мне нужна. — Я стал быстро ходить по номеру: — Нужна, понимаешь. Я не могу дня без нее, ее лица, — она необыкновенная. И я ничего не могу поделать, я не могу ее забрать, я должен каждый раз с ней прощаться, — я во всем завишу от тебя, и от этих несчастных денег, которых ни на что не хватает. Будь это все проклято.

Я подскочил к окну и уцепился за подоконник. Я чувствовал, что сейчас начнется.

— Жизнь-то у меня одна, и она проходит. А по-твоему, я должен ее тратить на дегенеративные учения, — меня трясло. Как дрожь.

— Учения — не дегенеративные.

Но я уже не слышал его, меня колотило, и вдруг это началось, слезы хлынули и потекли по моему лицу. Я плакал, как девятилетний, и не мог остановиться, мои плечи тряслись, я пытался что-то говорить, мне было стыдно, что отец видит, что это я и что со мной.

— Что ты плачешь? — спросил он.

— Я не хочу так жить. Я хочу работать и чтобы она была со мной.

— Ты все равно не сможешь сначала зарабатывать столько, чтобы ей было достаточно, чтобы содержать ее.

— Ей ничего не надо, ты не так понимаешь. Это все глубже…

Я плакал и не мог остановиться, слезы текли безостановочно. А я все что-то говорил, всхлипывая, вздрагивая, — все наболевшее, важное, передуманное много раз.

А он все слушал, казалось, не слушая меня.

Я начал успокаиваться потихоньку. Такой истерики со мной никогда не было. Я не знал, что такое бывает после детства. (Когда детство окончилось…)