— Пойми ты…

Я достаю десятку, кладу ему в карман гимнастерки и говорю:

— Наталья, уже…

Мы садимся на заднее сиденье, он откидывает спинку, пропуская.

И наши губы, как очумелые, одурелые, голодные, озверелые, никогда, никогда не насыщавшиеся, сливаются.

— Куда на Таганку? — газик несется, нарушая, по-моему, даже нарушения правил уличного движения.

— Ладно, — говорю я, — давай на самой площади, а то тебя и правда из армии уволят.

Он смеется, а наши губы сливаются вновь.

Солдатик останавливается на площади у кинотеатра. Отбрасывает сиденье, помогая Наталье, машина тесная, я подаю ей руку, и ее нога касается асфальта. Она грациозна.

— Наталья, ты ослепительна.

Она кивает задумчиво.

— Я не знала, Санечка.

— Ну, я понесся, — говорит солдатик. — Спасибо, друг, — он хлопает по гимнастерке, — мне столько в месяц не платят.

— На здоровье.

Наталья, сверкая, смотрит на меня. Машина уносится.

— Ох, Саня, Саня…

— Ты же хотела, чтобы быстро…

Она внимательно смотрит в мои глаза, в какую-то бездонную глубь.

— Или я ошибся…

Она касается губами моего уха.