В чем дело? Неужели ему действительно нужно? Ой, собака…
больше не лает.
Вздрогнув от резкого движения Ли, Вив вопросительно поворачивается к нему; Генри возвращается к костру.
— Слышите: это Молли, заметили? Она замолчала. Я ее уже давно не слышу. — Не совсем доверяя своему слуху, он умолкает, давая послушать им. (Над скалой появляются блестящие в лунном свете черные медвежьи глаза, на морде написано недоумение, чуть ли не сожаление. Ее так сжигает жажда, что она переваливается через гребень в поисках ручья, который, как ей помнится, она пересекала.) Убедившись, что они тоже ничего не слышат, Генри наметанным глазом окидывает склон и решает:
(Над скалой появляются блестящие в лунном свете черные медвежьи глаза, на морде написано недоумение, чуть ли не сожаление. Ее так сжигает жажда, что она переваливается через гребень в поисках ручья, который, как ей помнится, она пересекала.)
— Этот медведь, он или оторвался от нее, или разорвал ее, одно из двух. — Он достает из кармана часы, подносит к свету и смотрит на них. — Ну ладно, что касается этого черномазого, спектакль закончен. Я не собираюсь сидеть здесь и слушать, как эти говноеды гонят бедную лисичку. Впрочем, похоже, они вот-вот возьмут ее. А я пойду обратно. Вы, детишки, как, пойдете или еще останетесь?
— Мы еще останемся, — отвечает Ли за обоих и добавляет: — Подождем Хэнка и Джо Бена.
— Ну как хотите. — Он берет костыль. — Доброй ночи. — С прямой спиной, чуть покачиваясь, он отходит от костра, словно старый дух дерева, пугающий полночный лес поисками своего пня.
Ли смотрит ему вслед и нервно покусывает дужку очков — хорошо; теперь можно будет спокойно говорить, без всех этих шпионских ужимок; Господи, он ушел, и я смогу говорить! — и ждет, когда замрет в отдалении звук шагов.
Господи, он ушел, и я смогу говорить!
…Молли полубежит, полукатится с гребня. Когда она наконец добирается до ручъя, шкура ее охвачена пламенем, язык тает во рту — ЖАР ЖАР ЛУНА ЖАР, — и то, что вцепилось ей в заднюю ногу, так разрослось, что стало больше самой ноги. Больше всего ее горящего тела. — Как только старик с треском и руганью исчезает в темноте, Вив снова поворачивается к Ли, все еще удивленно ожидая объяснений: что заставило его так резко отдернуть руку? Или даже раньше: почему он ее обнял? Лицо Ли сурово. Он перестал грызть дужку своих очков и теперь, вынув из костра веточку, дует на нее. Его лицо. Сложенные чашечкой ладони прикрывают красноватое мерцание пламени, и все же… при каждом дуновении черты его освещаются изнутри жаром гораздо более сильным, чем горящий прутик. Как будто огонь, сжигающий его внутри, рвется наружу. «Что это?» — Она дотрагивается до его руки; он издает короткий горький смешок и бросает прутик обратно в костер.