— Ничего. Прости. Прости, что я себя так вел. Забудь, что я говорил. У меня иногда бывают такие приступы искренности. Но как сказала бы леди Макбет: «Сей приступ преходящ». Не обращай на меня внимания. Ты здесь ни при чем.

— При чем, ни при чем… Ли, что ты пытался мне сказать перед тем, как ушел Генри? Я не поняла…

Он поворачивается и смотрит на нее с веселым недоумением, улыбаясь собственным мыслям.

— Конечно. Не знаю, о чем я думал. Конечно, ты не виновата. (И все же, как выяснилось, она была виновата.) — Он нежно прикасается к ее щеке, шее, где уже были его пальцы, словно что-то подтверждая… — Ты же не знала; откуда ты могла знать? (Хотя откуда я мог знать об этом в тот момент.)

— Но что я не знала? — Ей кажется, что она должна рассердиться на то, как он говорит с ней, и еще… на многое другое… Но что за ужасная жажда горит в его глазах! — Ли, пожалуйста, объясни… — Не объясняй! Оставь меня; я не могу быть кем-то для всех! — Что ты начал говорить? — Ли возвращается к костру… Молли втаскивает свое тело в колючую ото льда воду. Она снова пытается пить, и ее выворачивает. Тогда она просто вытягивается на брюхе, так что над водой остаются лишь глаза и судорожно дышащий нос: ЖАР ЖАР ХОЛОД холодная луна ЛУНА ЖАР ЖАР ЖАР ЖАР… Он устраивается на мешке лицом к ней и берет ее руки в свои ладони. — Вив, я постараюсь объяснить; мне нужно это кому-то объяснить.

Он говорит медленно, не отрывая глаз от ее лица.

— Когда я жил здесь, в детстве, я считал, что Хэнк — величайшее существо на свете. Мне казалось, что он все знает, все имеет, что он вообще все… за исключением одного, что принадлежало лично мне. Что это было, неважно, можешь считать это неким абстрактным представлением — что-то типа чувства собственной важности, ощущения себя, — главное, что мне это было очень нужно, как любому ребенку нужно иметь что-то свое, и мне казалось, что у меня это есть и никто никогда этого у меня не отнимет… а потом он забрал у меня это. Понимаешь?