«Чем больше мы отпустим людей на волю, — писал в частном письме один из помещиков, — тем мы более получим земли при освобождении крестьян; а ты сам знаешь, что земли у нас немного. Пожалуйста, убедись в моей правде, что каждый крестьянин, отпускаемый теперь на волю, хотя и с потерею для меня, сохраняет мне в будущем три или четыре десятины земли и что во всяком случае при появлении указа чем у нас будет менее крестьян, тем будет для нас покойнее. В Рязанской губернии за рабочими никогда не станет дело, да нам их и не нужно, потому что всегда будут желающие нанять земли.»

«Чем больше мы отпустим людей на волю, — писал в частном письме один из помещиков, — тем мы более получим земли при освобождении крестьян; а ты сам знаешь, что земли у нас немного. Пожалуйста, убедись в моей правде, что каждый крестьянин, отпускаемый теперь на волю, хотя и с потерею для меня, сохраняет мне в будущем три или четыре десятины земли и что во всяком случае при появлении указа чем у нас будет менее крестьян, тем будет для нас покойнее. В Рязанской губернии за рабочими никогда не станет дело, да нам их и не нужно, потому что всегда будут желающие нанять земли.»

В результате, «бывшему» крестьянину — голодно, и он в нужде живёт. Следовательно, кому удобнее стало от этого всего? Психология геополитики замешана на выгоде. Огромные, а порой и баснословные состояния Европы — это пиратские состояния. Деньги, нажитые на крови, войне, убийствах, кражах. Состояния, которые одни более предприимчивые люди сколотили за счет других, менее расторопных. Взглянуть бы, к примеру, на ту же историю Великобритании. Как же умудрились тогда жители туманного Альбиона превратить свой остров мировую державу? Явно не одними божьими молитвами. Грабежом и разбоем оппонентов и их колоний. В какой–то части «организованным и узаконенным морским разбоем» — каперством, в какой–то части чистым пиратством. На практике граница между капером (корсаром, приватиром) и пиратом была слишком условна, а стремление к прибыли то и дело толкало её переступить. Поэтому то, что власти и купцы квалифицировали как «бесчинство», сами каперы считали «импровизацией» в пределах правил. Испанская империя пострадала больше всех. Зачем осваивать колонии если можно грабить испанские суда перевозящие через Атлантический океан товары, драгоценности, рабов? Британцы точно не любят говорить, что свою демократию изначально нажили они грабежом и разбоем. Если снять маску с аристократов того времени, то там окажутся пираты, грабители и преступники вместо маркизов, баронов и графов. За прекрасным фасадом британской аристократии, за романтичными биографиями некоторых ее представителей скрываются гораздо более мрачные стороны. Исторически определяющей чертой аристократии было отнюдь не благородное стремление служить обществу, а отчаянная жажда власти. Они установили строгий свод правил для всех остальных членов общества, но сами жили по совсем иным стандартам. Личное богатство британских аристократов остается феноменальным, а многие из земельных владений, принадлежащих британским аристократам, считаются самыми ценными и дорогими в мире. Но в наши дни секрет аристократов — в незаметности, почти невидимости. Британские законы, касающиеся землевладения, налогов на наследство или дискреционных трастов, позволяют скрывать богатство от внимания общественности. Все это незаметно поддерживает власть аристократии. Писательница Нэнси Митфорд когда–то сказала: