Ещё немного, и трактир на Кузнечном стал бы родильной палатой, свидетелем явления на свет невозможного в прозрачном обществе-медузе тайного ордена – скорее рыцарского, чем монашеского. Но с самоотчётом у рыцарей всё было в порядке: разумеется, они – не вестники разлома, что бы им самим по этому поводу ни мнилось. В лучшем случае – симптом небольшого системного сбоя.

Подумать только! А ведь всё началось с найденной сорок лет назад на улице десятки…

Это было вчера. А сегодня Пётр Алексеевич с Полиной, которая продолжала показательно на него дуться, неслись сквозь синеющие в утреннем сумраке мартовские снега, покрытые глянцевым настом, на Псковщину. Конец масленой недели решили провести в народно-хороводном стиле на природе: скатиться на санках с берегового склона к реке, не замерзающей лишь на каменистом перекате, сжечь чучело Масленицы, напечь блинов и наесться ими до такой раблезианщины, чтобы потом полгода на блины не хотелось даже смотреть.

Из Пскова в деревню вместе с младшей дочерью Люсей и её кавалером-студентом собралась и сестра Полины Ника (после окончания Академии Штиглица она вышла замуж за псковского художника и переехала на берега Великой), что по наблюдениям Петра Алексеевича уже наверняка гарантировало коллективные игры на воздухе, сопровождаемые визгом и писком, – так сёстры отдавали дань памяти своему счастливому детству. К визгу и писку Пётр Алексеевич сегодня был не слишком расположен, но чувство небольшой вины, умело взращённое в нём Полиной, требовало от него не только смирения, но и снисходительного участия.

В пути, после очередного дорожного манёвра, который, на взгляд Полины, выглядел не вполне безупречно, она с каплей яда в голосе всякий раз спрашивала Петра Алексеевича:

– Как чувствуешь себя?

Пётр Алексеевич держал задумчивую паузу, после чего неизменно отвечал:

– Баснословно.

И это была правда – вчерашний день всё ещё нёс его на своих крылах, и там, где он парил, царили высь, даль и холодное сияние.

К часу пополудни добрались. Ника оказалась на месте первой – у забора уже стоял Люсин «рено», из открытых дверей пристройки доносилась жизнь, из печной трубы, подхватываемый нестрашным ветром, струился дым.

Выгрузив пакеты с продуктами, Пётр Алексеевич принялся вязать из двух жердин крестовину для чучела, а Люся с худым, но энергичным студентом Стёпой отправилась в поле, чтобы нарвать торчащей из-под снега высокими пучками жухлой прошлогодней травы, которой предстояло стать соломенным телом Масленицы. Полина выделила для идолища несколько цветных тряпок и старый фартук – отцовская художественная жилка тоже трепетала в ней, пусть и не так звонко, как в Нике.