Глядя на человека, Смотри, куда сам он смотрит, Тогда и узнаешь, где он. И если он смотрит в будущее, Тогда вам с ним по пути.

Картина попала на экспозицию 87-го года, к 70-летнему юбилею Октябрьской революции, и называлась она тогда «Коммунист». Но вскоре слово стало ругательным, а картина оказалась на выставке демократической, и автор изменил подпись:

Глядя на человека, Смотри, куда сам он смотрит, Тогда и узнаешь, где он. И если он смотрит в прошлое, Тогда вам с ним не по пути.

А во Франции она выставлялась под названием «Посторонний», и стихи стали такими:

Глядя на человека, Смотри, куда сам он смотрит, Тогда и узнаешь, где он. И если он смотрит в тебя, Значит, это ты сам.

Гусарову не снесло, однако, голову во Франции. Больше того, несмотря на молодость и здоровье, он чувствовал себя странно вялым, почти разбитым — возможно, из-за обилия впечатлений. А тут еще эта немка из Страсбурга, рисовавшая вполне традиционные пейзажи, которые, казалось, изображали не страсбургские окрестности, а рязанщину, пензенщину или правобережную саратовщину, что-нибудь холмисто-равнинное, невольно вспоминались заученные в детстве строки:

Но темперамент у этой французской немки, веснушчатой и беловолосой, оказался бурным. В первый же вечер она постучала в номер Гусарова с бутылкой вина и сказала, превратив «эр» его имени в серебристое тремоло:

— Андр-р-рэ?

— Да, Андрей.

— Франсе, дойч, инглиш?

— Никакого. Разве дойч литл шпрехе, я ин ди шуле два раза язык менял, ченч то дойч, то инглиш. В результате насинг, зеро, нихт шпрехен.

Бруна, так звали женщину, принесла не только вино, но и немецко-русский словарь. После двух бокалов она пролистала его, быстро нашла нужные слова и спросила:

— Андр-р-рэ, я нравиться ты?

— Очень. Вери, вери, натюрлихь.

— О-кей, Андр-р-рэ. Айн момент! — Листание словаря. — Постель?

— С удовольствием! Йес.

Через неделю, в день закрытия выставки было сказано (опять-таки со словарем):

— Андр-р-рэ, ехать Страсбург я и ты?

— Зачем?

— Любовь.