Здесь начинается писательство: в меланхолии, выражающей глубинное, преодолеваемое, но постоянно возобновляющееся страдание, г-жа де Сталь видит основу литературы северных народов – той литературы, которую она считает поэзией по преимуществу.

Таким образом, литература, плод меланхолии, приходит следом за решающим актом морального самоубийства. Поразительно сходство между определением реального самоубийства – «кровавая тризна по личному счастью» – и определением литературной славы – «яркая тризна по счастью». В двух этих формулах г-жа де Сталь дала точное определение тому слому, который стал уделом крупнейших писателей XIX века. Вступить в литературу – значит пожертвовать собой ради творчества, упразднить свое эмпирическое личное существование (то, в котором писатель бывает по-человечески счастлив или несчастен) ради иного существования, которое он ведет в своем творчестве. Бальзак, Флобер, Малларме отдают себя на заклание, самоуничтожаются, отрекаются от самих себя ради того, чтобы на их место в жизни встали их произведения.

Г-жа де Сталь предсказывает эту черту современной литературы. Но идет ли она по указанному ею пути до конца? На мой взгляд, она остается на пороге литературного самоубийства, так же как осталась на пороге самоубийства морального. В «Сафо» Алкей, желающий, чтобы Сафо целиком предалась служению богу Поэзии, обращает к поэтессе такие речи:

О, если, освободившись от земных страстей, ты захочешь наконец посвятить себя тому богу, от которого получила столько благодеяний, тогда, возможно, тебе однажды откроются тайны мироздания.

О, если, освободившись от земных страстей, ты захочешь наконец посвятить себя тому богу, от которого получила столько благодеяний, тогда, возможно, тебе однажды откроются тайны мироздания.

Но Сафо отвечает:

Тайна мироздания, Алкей, это любовь и смерть. Неужели ты полагаешь, что они мне неизвестны? (2, 708–709)

Тайна мироздания, Алкей, это любовь и смерть. Неужели ты полагаешь, что они мне неизвестны? (2, 708–709)

Сафо не желает отказаться от «земных страстей», потому что именно они, как ей кажется, открыли ей тайны мироздания. Изображая себя под именем Сафо, г-жа де Сталь не перестает оглядываться назад, туда, где личное счастье могло бы возродиться из руин. Она ожидает воскресения сердца, а не божественного призвания, не полного растворения во второй, литературной жизни. Героини, созданные ею, служат ей двойниками, но ее не вытесняют. Она не отреклась от собственной жизни ради того, чтобы даровать жизнь им. Творец в данном случае не приносит себя в жертву творению. Нашего сочувствия ищут не Дельфина или Коринна, а сама г-жа де Сталь. «Моральное» самоубийство, которое даровало бы им полноту литературного существования, не доведено до конца.