[Природа] дарует ускользающее, смутное и эфемерное бытие бесчисленным пузырькам, которые, едва успев возникнуть, тут же лопаются[909].

[Природа] дарует ускользающее, смутное и эфемерное бытие бесчисленным пузырькам, которые, едва успев возникнуть, тут же лопаются[909].

Твердость (скажем точней: минерализация) – вот успешный итог, в котором, миновав стадию бесчисленных недолговечных проб, кристаллизуются и стихотворение, и гармонично сформированный камень. Хотя Кайуа доходит до дерзкого утверждения, будто на всех ступенях лестницы существ – «от бесчувственного камня до меланхолического воображения»[910] – выражается один и тот же закон, он отнюдь не считает равными все грезы, все стихотворения, все бредовые видения. Некоторые из них несут в себе собственную обреченность, так как неспособны устойчиво длиться и восхищать. Монизм склоняет к уступчивости, а критическая взыскательность, не сложившая оружия, опирается на «природные» критерии долговечности, считая их отвечающими эстетическим ожиданиям.

Дуализм и требование единства противоположностей сосуществуют в творчестве Кайуа изначально. Но со временем именно требование единства заставляет его переоценить прежнее отрицание, стать «отступником», примирившимся с поэзией и неожиданно осознавшим, что теперь для него «строгость, как и блуждания, имеет сомнительную ценность»[911].

Строгость была доблестью, которой надлежало вооружиться социологическому подходу, противостоявшему блужданиям автоматического письма и случайных восторгов. При всей убежденности в необходимости порядка Кайуа, изучая общество, не занимался формами его стабильного функционирования: он предпочитал анализировать феномены перерыва или переворота – праздники, игры, войны, секты, – которые ставят социальный институт под угрозу и, случается, парадоксальным образом способствуют его обновлению. В своем интересе к сакральному он с самого начала обращал внимание не столько на то, что создает основы социального порядка, сколько на то, что в определенные моменты заставляет этот порядок разрушаться под напором превосходящих его сил. Рассуждая о строгости и желании порядка, он, похоже, не имеет иной цели, как воздать должное известным функциям беспорядка. С другой стороны, в своих исследованиях животного миметизма Кайуа был заворожен структурными и поведенческими гомологиями, выявляемыми при сопоставлении разных «царств» природы. Общество (культура), убедился он, отличается от природы не настолько, чтобы его нельзя было интерпретировать с помощью природных моделей. Кайуа стихийно пришел к идее социобиологии. Доказательством (среди многих прочих) могут служить следующие его строки, где растительная метафора становится в буквальном смысле объяснительным принципом для социальных механизмов: