Пока Приам с Гекубой смотрели на отступление троянской рати, Андромаха, жена Гектора, занималась своими домашними работами, ничего не зная о поражении своих. Вдруг ей показалось, что она слышит стоны со стены. Судорожно затрепетало в ней сердце: случилось ли что с ее мужем? Крикнув двум рабыням, чтобы сопровождали ее, она помчалась к стене, вбежала на нее – и видит, как Ахилл мчит убитого Гектора, привязанного к колеснице, по пескам и сугробам троянской равнины…

Здесь – плач, там – ликование; но также и плач. Патрокл все еще лежит не похороненный; сначала месть, а затем уже похороны: так, полагает Ахилл, будет приятнее душе его друга. Да, много полагает земной разум бессмысленного для познавшего тайны. Эта душа явилась ему во сне, среди тишины ночи, явилась с кроткой жалобой. «Ты забыл обо мне, Ахилл; похорони меня скорее, дай перейти врата Аида…» Забыл? Да о ком же он думал, как не о нем, когда преследовал троян и убивал Гектора?

Думал, да, видно, не о том, что умершим служат делами любви, а не ненависти и злобы.

Струя белого тихого света влилась в багровое зарево мести, но только струя. Ахилл справляет своему другу торжественные похороны, украшая играми тризну по нем: труп Гектора тем временем лежит в бесчестии в сенях его палатки, в ожидании псов, которые растерзают его плоть. Игры заняли весь день; Ахилл утомлен до изнеможения, но ему не спится. Отчего не спится? Видно, его друг все еще не удовлетворен. Он встает, привязывает труп Гектора к своей колеснице, трижды объезжает на ней курган Патрокла – пусть возрадуется его душа на том свете, видя это поругание своего убийцы! Затем он возвращается в свою палатку; спать и подавно не хочется. На столе его ужин, нетронутый; ему не до еды. Грустно сидит он у стола, вперяя взоры в полумрак покоя, лишь слабо озаряемый мерцающим светом лучины.

Вдруг дверь тихо отворяется, входит старец – белые волосы, белая борода, вид почтенный, но признаки запущения на всем теле. Входит, бросается к его ногам, подносит его руку к своим бескровным губам. «Вспомни отца своего, богоравный Ахилл, старого, такого же, как и я. Верно, и его терзают соседи, нет с ним могучего сына, чтобы отразить их козни. Все же я еще несчастнее. Я вынес то, чего не выносил ни один смертный, – я поднес к своим устам руку, обагренную кровью моего сына!»

Сильнее, могучее льется тихая струя белого света; багровое зарево злобы и вражды по временам еще вспыхивает, но все реже, все слабее. Да, там, во Фтии, старится в одиночестве его отец, покинутый своим сыном; а что делает он здесь, его сын? Каков смысл его величайшего подвига, совершенного именно теперь? Этот смысл он только теперь понял, увидев перед собой старого отца своей жертвы. «Да, – говорит он, – мой отец там, а я здесь, чтобы мучить тебя и детей твоих». Наконец прозрела земная душа!