Продолжать поиск Закона в учении Иисуса невозможно, столкнувшись со свидетельством о том, что для ранних христиан, передавших нам предание, не было никакого закона – а была только традиция, смысл которой требовалось хранить путем непрестанных размышлений и новых истолкований [12]. Все, что у нас есть – это собрание не раз переписанных толкований традиции. Да, было бы не научно на основании этой горстки пассажей заявлять о том, будто Евангелия – я имею в виду Евангелия отредактированного, критически пересмотренного, созданного в попытке придать ему заданную, неизменную форму – никогда не существовало. Но любой автор, облекающий в слова любое изменение традиции (которую он при этом меняет и сам) должен признать, что в текст, записанный им, вероятно, внесет изменения кто-то другой. И как только это признано, нам приходится оставить само представление о Евангелии как о четко оформленном, авторитетном и завершенном литературном произведении. И тогда мы вольны откликнуться на зов и прислушаться к словам Иисуса – но уже свободными, когда никто не потребует от нас принимать эту форму текста как окончательную, а ее авторитет – как непреложный [13].

Продолжать поиск Закона в учении Иисуса невозможно, столкнувшись со свидетельством о том, что для ранних христиан, передавших нам предание, не было никакого закона – а была только традиция, смысл которой требовалось хранить путем непрестанных размышлений и новых истолкований [12]. Все, что у нас есть – это собрание не раз переписанных толкований традиции. Да, было бы не научно на основании этой горстки пассажей заявлять о том, будто Евангелия – я имею в виду Евангелия отредактированного, критически пересмотренного, созданного в попытке придать ему заданную, неизменную форму – никогда не существовало. Но любой автор, облекающий в слова любое изменение традиции (которую он при этом меняет и сам) должен признать, что в текст, записанный им, вероятно, внесет изменения кто-то другой. И как только это признано, нам приходится оставить само представление о Евангелии как о четко оформленном, авторитетном и завершенном литературном произведении. И тогда мы вольны откликнуться на зов и прислушаться к словам Иисуса – но уже свободными, когда никто не потребует от нас принимать эту форму текста как окончательную, а ее авторитет – как непреложный [13].

Это позволяет предположить, что стремление найти точные слова Иисуса – которые в любом случае должны были звучать на арамейском, а не на греческом – противоречит самой сути того, что нам известно о Евангелиях, и лучше бы нам обратиться к самому духу его учения. Никаких изречений касательно развода и брака просто бы не появилось, не найди он слов, выходивших за рамки всей традиционной мудрости и всех расхожих представлений; и ясно, что во всех своих формах они защищали положение женщин в браке. Но если мы вознамеримся превратить их в каноническое право, тогда все иначе: для этого нам потребуется доступ к точным изначальным формулировкам, а его у нас, безусловно, нет. Да и может ли кто сказать, задумывал ли Иисус свои изречения как правила без исключений? [14]