Ориген со спокойной душой расшифровывал знаки и не беспокоился ни о текстуальной, ни о нарративной связности, а сами знаки были символами… Но это означало, что формулировка текста обрела свою важность не в контексте и не в ходе мыслей, а в йотах и титлах, толкуемых сверх всякой меры. Антиохийцы искали иных отношений между формой и содержанием, стилем и смыслом. Нарративная последовательность и ход рассуждений имели значение. Текст не был отговоркой для чего-либо еще [45]. И реакцию антиохийцев на аллегории Оригена провоцировали не буквализм как таковой и не интерес к историчности в самой ее сути, а скорее – иной подход к нахождению смысла в литературе, происходивший из образовательной системы греко-римского мира. Возможно, нам следовало бы сказать, что они противились не «аллегории», ведь аллегория была общепринятой фигурой речи, и если текст нес в себе ее признаки, даже аллегория была дозволительной. Они выступали против того рода аллегории, который уничтожал текстуальную связность [46].

Ориген со спокойной душой расшифровывал знаки и не беспокоился ни о текстуальной, ни о нарративной связности, а сами знаки были символами… Но это означало, что формулировка текста обрела свою важность не в контексте и не в ходе мыслей, а в йотах и титлах, толкуемых сверх всякой меры. Антиохийцы искали иных отношений между формой и содержанием, стилем и смыслом. Нарративная последовательность и ход рассуждений имели значение. Текст не был отговоркой для чего-либо еще [45].

И реакцию антиохийцев на аллегории Оригена провоцировали не буквализм как таковой и не интерес к историчности в самой ее сути, а скорее – иной подход к нахождению смысла в литературе, происходивший из образовательной системы греко-римского мира. Возможно, нам следовало бы сказать, что они противились не «аллегории», ведь аллегория была общепринятой фигурой речи, и если текст нес в себе ее признаки, даже аллегория была дозволительной. Они выступали против того рода аллегории, который уничтожал текстуальную связность [46].

Антиохийцам, как и Иринею Лионскому в предыдущем поколении, была интересна так называемая тема (ὑπόθεσις, «гипотеза») Священного Писания – иными словами, его общее направление, или тенденция, а не мелкие детали. (И как им было установить эту тенденцию? Главным образом, как согласились христианские толкователи, уделив внимание церковному правилу веры, которое, как мы видели, играло роль интерпретационного «каркаса», в рамках которого воспринималась Библия.) В то время настойчивое стремление антиохийцев усмотреть в тексте не аллегории и метафоры, а «исторический» или «простой» смысл, иногда считалось весьма «иудейским» – как и их интерес к исполнению пророчеств в истории. Но, как уже обсуждалось выше, по большей части раввины, толковавшие Библию, не питали никакого интереса к «простому» смыслу текста, и их явно не волновал ни аргументирующий, ни повествовательный ход как рассуждений, так даже и слов: раввины интерпретировали их в отрыве от контекста. В этом отношении раввинское толкование намного ближе к аллегорическому пониманию, свойственному Оригену, а не к целостной интерпретации текста, волновавшей антиохийцев.