Генерал оглянулся, пригрозил то ли в шутку, то ли всерьёз:

– Смотри мне, чтобы снова как в Небесье не вышло! А то местечко в подземелье пустует пока.

– Не, вдругорядь не опростоволосюсь! – и плотно затворил дверь перед носом у вернувшегося на свой пост телохранителя.

Мьянка неуверенно постояла перед зеркалом, сняла последние перстеньки, положила в шкатулку, опустила крышку. Присела в кресло, вопросительно посмотрела на Ламавина. Видно, ей и в голову не приходило, что пеньюар насквозь просвечивает и поверх него что-то накинуть надобно. Или у них в Путхене девки и вовсе с голыми титьками ходят?!

От мысли такой да от созерцания этих самых титек, что едва не до половины из разреза выглядывали, у Ламавина ширинка на штанах оттопырилась. С трудом оторвал взгляд, перевёл на лицо женщины. С лицом дела обстояли не так хорошо. Красивая-то она красивая, но как на чей вкус: нос с хищной горбинкой, губы ниточкой, чёрные брови и глаза почти такие же. В прошлую их встречу женщина Ламавину совсем не понравилась. Сейчас впечатление было чуть лучше, но выбросить из памяти надменно-презрительный взгляд не получалось. Чересчур зрела к тому же.

Однако если с другой стороны поглядеть – с лица воду не пить, и пяток годов разницы в постельных делах не помеха! В вещем сне ясно сказано было: «ваша супруга». То, что женщина, чья внешность саму великую княгиню прельстила, ему достанется, тешила самолюбие. С Эдалью не вышло, зато с этой не сорвётся. И чтобы не сорвалось, следовало за дело приниматься незамедлительно, а то как очухается народец после всеобщей мены неожиданной, охотники за бывшими великокняжескими прелестями в очередь выстроятся. Вона какой остолоп за дверью кукует!

Ламавин прошёлся раз, другой перед женщиной, стараясь не слишком откровенно разглядывать выпирающую из-под тонкой ткани грудь. Остановился.

– Эт-та… Мьянка, а меня ты помнишь?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Ну как же! Княгиня меня самолично казнить обещалась. Эт когда нас с Бед-Дуаром схватили в Небесном Городе. Мы с ним сообщники!

– Бед-Дуар – помню, сообщники – плохо помню. Как ты звать?

То, что о нём в памяти женщины ничего не осталось, самолюбие задевало. Однако, может, это и к лучшему? Не очень-то Ламавину нравились невесть откуда взявшиеся чужие воспоминания, хоть были они иногда полезны. Арифметика, например.

– Ламавин Пука я, – буркнул. Подумал, улыбнулся хитро: – А ежели ласкательно, тогда Мави.

– Мави… – повторила вслух женщина. – Красиво. И ты красивый. Красный. У нас в Путхене нет красный, все чёрный.