Энджи шла по коридору, звонко стуча каблуками. Перед глазами все еще был взгляд этого болвана из приемной, который похотливо смотрел на нее. Такое знакомое выражение: словно она всего лишь дырка, в которую он собирается потыкать.

— Алло? — позвала она, постучав в дверь, и сквозь рев телевизора расслышала довольное ворчание, которое расценила как приглашение войти.

— Эхн, — сказал Кен, увидев ее, и рот его скривился на одну сторону, когда он попытался улыбнуться.

Оказавшись в инвалидной коляске, он уже потерял около тридцати килограммов веса, и она подумала о том, как он умудряется просыпаться каждое утро, зная, что впереди его ожидает только такая жизнь.

— Помнишь меня? — спросила Энджи.

Он издал низкий смешок, словно говорил: «Ну как я мог тебя забыть?»

Энджи придвинула стул и села напротив. Кен завозился с пультом у себя на коленях, стараясь прикрутить звук. Она ненавидела дома престарелых почти так же, как ненавидела больницы, а тут попала в оба одновременно. Химическая вонь дезинфицирующих средств, белые простыни и дрожащий свет ламп напоминали Энджи о том, как она увидела мать после передозировки. Деидре лежала на койке, тело ее было абсолютно неподвижным, рот открыт, словно она была удивлена тем, что оказалась здесь. Необратимая кома. Энджи была тогда ребенком, но по мыльным операм «Центральная больница» и «Дни нашей жизни» уже четко понимала, что это значит для нее: детка, ты пропала!

— Дэх, — сказал Кен.

Ему наконец удалось выключить звук.

Энджи пыталась заговорить бодрым тоном.

— Как ты?

Одно его плечо поехало вверх. Что говорить, бывало и получше.

— Дурацкий вопрос, да?

Кен позволил себе улыбнуться той половиной лица, которая слушалась его.

— Ты плохо разговариваешь?

— П-п… — признался он.

— Я насчет Майкла Ормевуда.

Он пару минут смотрел на беззвучно работающий телевизор. Наконец шумно выдохнул.

Энджи перешла к делу.

— Я знаю, что он козел, так что можешь не утруждать себя рассказами об этом.