— Ну и приснится же… — он откинулся на спинку дивана.

— Но вам же никогда не снятся сны, маэстро!?

— Сны нет… мне снятся только кошмары, Герман… фу, какая мерзость — нож во рту… ты никогда не пробовал?

Ирония — первый признак — маэстро приходит в себя.

— Я вижу тебе не понравился офорт Шонгауэра? Черт! меня выдали раскрытые занавески.

— Похабная работенка, — ляпнул я скорей от растерянности, чем от душевной наглости.

— Остерегись, Герман! И задерни офорт от солнца. Это оригинал…

Я исправил ошибку профана.

— Ты не узнал самого себя? — продолжал насмешки маэстро, — тот, что слева — грудастый юноша с дамскими сиськами — это же ты собственной персоной. ПосмоГ-ри-ка получше!

— Что это? — но я не стал вглядываться, а демонстративно отошел от стены.

— Это ребес, — Эхо стал серьезен и мрачен, — знак двуполости бога и знак человека, его творения. Это две стопы Эроса, которыми он ступает по земле: левая — страсть и соитие, правая — смерть. Тайна в противоположном. Твоя изнанка — женщина, Герман. И теперь ты знаешь ее имя…

— Я не понимаю ваших намеков, — мой обиженный голос выдал настроение души: любимый ученик задет за живое оскорбительным сравнением с грудастым юношей, с гермафродитом.

— Не дуйся, Герман, — усмехнулся маэстро, — Я тоже — ребес. Моя оборотная сторона — женщина. Мы вещество, а не существа, Герман. Все мы — пленники Сал-макиды… Она была очаровательной нимфой, а ее прохладный ключ был чудом Карий. Я любил там купаться…

Глаза Учителя заблестели, он явно все еще был не в себе.

— Поверхность воды в том ключе делила купальщика на две части — мужскую и женскую. Всплываешь и видишь в воде свою девичью грудь, ее можно даже пощупать руками. Ныряешь — и становишься юношей. Эти переливы плоти, игра столь разных чувств — ни с чем не сравнимое ощущение. Наслаждение упоительное… В молодости я купался там часами и Нимфы парили в воздухе, любуясь тайной жизни… Ммда…

Эхо замолчал, на его просветленном лице играли блики отраженной воды.

Он что спятил? Что он несет?

— Кто здесь? — вздрогнул Эхо.

— Это я.

— А! Герман, — он окончательно очнулся и наконец поднялся с дивана.