У входа стоял электрокар, тот самый, что я заметила днем. Значит, черный водила в рыжей штормовке здесь. В мышеловке. И видит меня.

Я спокойно прошла к дубовой двери и дернула за веревочку. ТУК-ТУК. ВАША ВНУЧКА КРАСНАЯ ШАПОЧКА НЕСЕТ ВАМ ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК МАСЛА, КОТОРЫЙ ВАМ ПОСЫЛАЕТ МОЯ .МАТЬ! В глубине звякнул отчетливый колокольчик.

Я по-прежнему держу себя совершенно открыто.

Я по-прежнему ничем не вооружена.

Почему водила не стреляет?

Я снова берусь за веревочный хвостик. ДЕРНИ ЗА ЩЕКОЛДУ, ЗАДВИЖКА И ОТСКОЧИТ.

В стенах домика ни одного окна, весь свет идет днем только через крышу. Пожалуй, это тюрьма!

Кого так прячут от меня, черт возьми!

Наконец я слышу человеческое дыхание и какое-то близкое щелканье: щелк, щелк — и оглядываюсь, и вижу в полумраке, который мне ни по чем, ведь в темноте я вижу, как кошка, присевшего на корточки у куста штамбовых роз — в темноте их цветы, как черные раны рваного мяса — водилу в рыжей штормовке, который безуспешно пытается выстрелить из пистолета пулемета. Он поставил предохранитель в положение «автоматический огонь». Он получил команду на мое безусловное уничтожение, но пулю перекосило в стволе, и сейчас он бесмыссленно жмет на курок и дико дергает пистолетный затвор, раздолбай!

От моего смеха черное лицо черного покрывается испариной и сереет — в поисках оружия, я замечаю скобу для чистки обуви от налипшей грязи, вбитую в деревянное крыльцо, пробую рукой ее лезвие — оно достаточно острое, если его бросать с надлежащей силой. Остается только выдрать скобу из дубовой доски. Что я и делаю. Мой праведный гнев настолько силен, а возмездие так назрело, что скоба легко выдрана с мясом из дерева. Я чувствую себя центром раскаленной сферы, имя которой кара, и сфера эта есть сила, которая мне подвластна. Я — центр циклона.

Бросок! Меня хотели убить в три годика! Перевернувшись в воздухе несколько томительных раз, стальной клинок глубоко вонзается в человеческое горло, брызгая в темноту жидкими побегами черной смолы. Алиллуйя! Это кровь.

Потрясенный ранением, верзила одной рукой выдирает — с мясом — скобу из горла, а другой — молча — зажимает ужасную рану, пытается бежать. Но я сбиваю тушу ударом ноги и наступив на грудь требую: «Ключи, козел!»

Он продолжает упорно молчать.

Тогда я отдираю руки от горла, давая простор выбегающей крови. Она выбрасывается темными толчками, в такт толчкам сердца в груди.

— Ключи!

Несчастный мычит в ответ, показывая на пояс пальцами сырыми от липких чернил. В глазах великана священный ужас — за считанные секунды его повергла ниц страшная белая незнакомка в золотой чалме и с зашнурованными ногами, и вот он беспомощен, как ребенок с перекушенным горлом. Истекает красной смолой.