Так вот, у каждого из трех были свои резоны промазать. Громила у двери палил явно поверх моей головы, целясь в картину на стене, где синел морской пейзаж с парусником. Ему явно казалось, что я стою там и разглядываю картину в позе ценителя живописи. И действительно я сделала это минуту назад, убедилась, что нарисованный парусник тонет, и, дрогнув от воспоминаний, присела у камина. Второй верзила стрелял вообще из каминного зала по столу на балконе, где две минуты назад я взяла фруктовую корзинку. Что им там померещилось? Ума не приложу — не могла же я быть одновременно в трех местах. И только третий телохранитель, тот что распахнул боковую дверь верно определил мое местонахождение — свет горел вовсю — и, вскинув пистолет, наверняка бы влепил мне пулю прямо между глаз, — если бы не был, — ну конечно случайно госпожа удача! — шли бы вы подальше и к черту со всеми вашими штучками! — если бы не был ранен своим же товарищем. Причем, разумеется, в горло! Словно у моего ангела-хранителя не было больше других мест для удара! Опрокинувшись назад, он ударил затылком в зеркальный шкафчик для коллекции винных бутылок. И осколок стекла тут же зловеще чиркнул мне по лбу, рассекая кожу над бровью и заливая кровью весь правый глаз: «Не искушай судьбу, Гepca!» — просвистело в моих ушах.

Я обрадовалась виду собственной красненькой жидкости.

Чувство неуязвимости — поверьте — так же ужасно, как… как судорога в морской воде вдалеке от суши! Я смотрела, как кровушка каплет на руки, и убеждалась & том, что я живу вместе со всеми, падлы!

Но это был знак свыше — ты хочешь смерти? И я очнулась.

Запустив руку в корзинку, ,я схватила наугад крупное яблоко — ого! — так вот почему так тяжела корзинка: все фрукты декоративные, это искусные подделки из камня! И яблоко было сделано из цельного куска светло-зеленого мрамора с прожилками румянца.

Я швыряю его изо всей силы в громилу у центральной двери. Каменный снаряд пушечным ядром врывается в рот и, раскрошив зубы, застревает глубоко в глотке. Удар камня настолько силен, что сбивает человека с ног, и вот он уже на коленях отчаянно пытается руками достать мое угощение, но пальцы бессильно скользят по мраморной круглоте, он начинает задыхаться, хрипеть, содрагадься в конвульсиях предсмертного кашля, пытаясь выблевать каменный шар.

— Ты все понял? — сказала я последнему верзиле, что оцепенел у балконной двери.

Агония товарищей вышибла пот на его лице — четвертый с бейсбольной битой вообще испарился, позорник!

— Я не говорю по-английски, — прохрипел тот.