— Мы делаем все, что в наших силах, — заверил ее Рисковый, говоря за весь полицейский департамент и надеясь, что не сильно грешит против истины.

Уже выйдя на крыльцо, он повернулся к Ракель Далтон, стоящей в дверях.

— Следующий в моем списке — коллега вашего мужа с факультета английского языка и литературы. Может, вы его знаете. Владимир Лапута.

Как грусть не приуменьшила красоту Ракель, так и злость ничего не могла с нею поделать.

— Среди всех этих гиен, он — самая худшая. Макс презирал… презирает его. Шесть недель тому назад мистер Лапута нанес мне визит, чтобы выразить сочувствие и тревогу в связи с отсутствием вестей о Максе. Клянусь… этот хорек прощупывал меня, чтобы понять, не одиноко ли мне в постели.

— Святой боже.

— Безжалостность, детектив Янси, неотъемлемая черта нынешнего университетского ученого, и в этом он не уступит уличному бандиту. Дни, когда профессор жил в своей башне из слоновой кости, интересуясь только искусством и истиной, давно канули в Лету.

— В последнее время у меня возникли такие подозрения, — ответил он, но не стал говорить, что пока ее муж, по его разумению, возглавлял список подозреваемых в готовящемся покушении на Ченнинга Манхейма.

Да, ему с трудом верилось, что такая женщина, как Ракель, и такая девочка, как Эмили, смогли бы любить человека, который… внутри был не таким, как снаружи.

И тем не менее исчезновение Максвелла Далтона могло означать, что он начал новую жизнь, стал одним из тех ненормальных, кто шлет угрозы знаменитостям с намерением причинить им вред или наивно надеется, что запугивание поможет раскрутить звезду на деньги.

Даже если забыть о колокольчиках из сна и мужчин, уходящих в зеркало, Рисковому Янси за время службы доводилось видеть и более странные перевоплощения, чем превращение честного, здравомыслящего профессора в безумца, движимого завистью, жадностью.

Далтоны жили в хорошем районе, но Лапута — в еще более богатом, в пятнадцати минутах езды от дома Далтонов.

Ранние зимние сумерки, кравшиеся за дождем, накрыли город, пока Рисковый пил кофе с Ракель Далтон. А пока он ехал к дому Лапуты, сумерки уступили место ночи, и низкие облака, ранее серо-черные, стали грязно-желтыми в сиянии городских огней.

Рисковый припарковался напротив дома «самой худшей из университетских гиен», выключил освещение и «дворники», но двигатель оставил работающим, чтобы обогреватель продолжал гнать в салон теплый воздух. Местная ребятня еще не могла строить снежные крепости, но с приходом ночи, по стандартам Южной Калифорнии, сильно похолодало.