— Может, это правое крыло неонацистов?

— Ты имеешь в виду «Смиренное братство», «Арийскую нацию», Калифорнийский клан? Кого-то из них?

— Да.

— Думаю, все может быть. Я уже чертовски стар, кажется, всего навидался. Но всегда найдется что-то новенькое, чтобы загнать тебя в угол. Все может быть.

Замора покончил со своим чиллибургером и вытер бумажной салфеткой рот.

— Знаешь, я никогда не мог понять все эти дикие шайки ненавистников и что ими движет.

Голд пожал плечами, продолжая жевать, сказал:

— А что тут понимать? Они людей не любят.

— Но я имею в виду не просто «не любить людей», а ненавидеть отдельные группы людей, людей другого сорта, не как они сами... Понимаешь, о чем я? Это как-то так... так... не по-американски, что ли.

Голд покачал головой.

— Не будь наивным, Шон. Фанатизм — такое же американское явление, как и Четвертое июля. Сто тридцать лет назад в этой стране ты мог владеть человеком, если у него был другой цвет кожи. То же и с антисемитизмом. Среди лучших американских граждан немало ярых антисемитов. Генри Форд. Чарльз Линдберг. Эрнест Хемингуэй. Люди, которые хотели бы, чтобы мы выиграли войну только после того, как Гитлер закончил свою работу.

— Почему все так ненавидят евреев? У меня тетка через слово повторяет «проклятые жиды». Почему именно евреи?

Голд умоляюще сложил руки.

— Из нас двоих это ты не еврей. Ты мне и ответь.

— Я не знаю, Джек, — беспомощно проговорил Замора.

— А я тем более, — Голд зажег сигару, погасшую в маленькой пластмассовой пепельнице. Затянувшись, он продолжал: — Послушай, причина, которая лежит на поверхности, — мы, мол, убили вашего Христа, и все такое прочее. Но я полагаю, что есть и настоящая причина. За всю мировую историю евреи отказывались быть тупыми неудачниками. Люди ненавидят их — нас — за это. Ведь в любой стране, в любом деле, если еврей посвящает себя чему-то — уборщик это, или продавец, или ассенизатор, — в любом деле им лучше удается не вымазаться в дерьме. Евреи отказываются лакействовать. Уж если две тысячи лет назад они не соглашались быть «слушаюсь-что-прикажете», то уж тем более теперь не соглашаются. Если еврей занят каким-то делом, он всегда считает, что можно сделать его еще лучше. Он всегда хочет стоять во главе дела.

Замора улыбнулся.

— Тогда почему бы тебе не стать начальником вместо Гунца?

— Это цель для кого-то другого. Не для меня. — Голд поднялся. — Пойдем-ка вернемся в офис. Там по крайней мере прохладно. Сколько мы должны твоему брату?