— Откуда мне знать?

— Но я был очень осторожен.

Киллан рассмеялась:

— Могу себе представить! Последний из великих сыщиков.

Негодяй недовольно хмыкнул, разглядывая магнитофон.

— Ну, ладно, — сказал он наконец, — что бы ты с ним сделала?

— Я бы отнесла его к человеку, которому больше всех хочется заполучить его.

— А именно?

В глазах Киллан начали плясать чертики, хотя лицо оставалось непроницаемым.

— Кузунде Икузе, — ответила она.

Негодяй подскочил, словно она прикоснулась к нему обнаженным проводом под током.

— Я всегда подозревал, что ты полоумная, — сказал он. — Но не до такой же степени!

— Остынь и немного подумай, — возразила Киллан. — Икуза выложит нам за эту пленочку все, что потребуем. А почему бы и нет? Одна наша связь с ним, если о ней проведает общественность, будет ему дорого стоить, а уж свидетельство о его манипуляциях с «Накано» и вообще стоить ему головы.

Негодяй встал и заходил взад-вперед по комнате, бросая взгляды то на нее, то на пса, скалящего на него зубы с кофейного столика. — Знаешь, я вспомнил, как много лет назад, когда ты была совсем девчонкой и все приставала к нам, чтобы мы брали тебя с собой мотаться по улицам, один из нас стал тебя подначивать сунуть руку в огонь. Мы думали, что ты сдрейфишь и мы от тебя отделаемся. — Он взял ее руку перевернул ладонью вверх. На большом пальце был старый шрам от ожога. — Но ты приняла вызов. Так нам ничего не оставалось, как позволить тебе таскаться за нами. И прозвище дали соответственное — Сорви-Голова. Но, Киллан, мы тогда были несмышленыши. Теперь мы знаем, что почем.

Киллан посмотрела Негодяю прямо в глаза.

— Что ты этим хочешь сказать? Ты что, совсем ослеп, что не видишь, как тебя эксплуатируют? Тот же Кузунда. Ведь это он заправляет «Накано», на которую ты ишачишь! Ты создал ИУТИР, а что ты за это имеешь? Кукиш с маслом! И ничего кроме тебе не светит, так и знай! Сколько раз я тебе об этом говорила? Ты пашешь на них, как негр! А кто пользуется плодами твоего труда? А кто ДОЛЖЕН пользоваться?

Она бросила на него уничтожающий взгляд.

— А этим шрамам я горжусь. Он для меня как медаль за доблесть. Ты же помнишь, все признали, что я не хуже любого мальчишки на улице, а, пожалуй, и почище. Более отчаянная, чем кто-либо из вас.

— Более полоумная — это уж точно.

Она захохотала: