Брэндинг покачал головой:

— Правду говорят потому, что хотят ее сказать, а не в зависимости от реакции собеседника.

Глаза Шизей горели, как янтарь на свету. Она сделала глубокий вдох, пытаясь вернуть себе чувство равновесия. Воздух в комнате колебался, рябь, как от волн, разбегалась во все стороны, пока наконец не успокоилась на уровне груди Брэндинга.

— Да, — прошептала она. — Я знаю, кто убил.

Брэндинг сделал выдох, будто долгое время задерживал дыхание, потом повернулся к кровати и начал разбирать ее на ночь.

Шизей приблизилась к нему:

— И это все, что ты хотел спросить? Ты не хочешь знать большего?

Брэндинг выпрямился, посмотрел ей прямо в глаза:

— Это я уже знаю. — Опять ощущение напряженности, расползающееся вниз по позвоночнику.

— Я хочу, чтобы ты кое-что поняла хорошенько, Шизей. Я люблю тебя. Но я не знаю, кого я люблю. Люблю ли я иллюзию — прекрасную иллюзию, которую ты сотворила сама? Или же я люблю тебя такой, какая ты есть — скрытную, таинственную, полную слабостей и недостатков? — Его глаза не отрывались от ее глаз. — Мне нужна твоя помощь, чтобы разобраться в этом. Я уже имел возможность хорошо познакомиться с иллюзией. Дай же мне возможность узнать настоящую Шизей. Помоги мне.

Шизей заплакала:

— Я не верю, что ты по-прежнему со мной. Я не верю, что ты не ушел. Почему ты остался? Не понимаю. Чем больше страшных вещей обо мне ты узнаешь, тем ближе ты подходишь ко мне. Разве такое возможно? О Боже мой! Господи!

У Брэндинга было страшное желание подойти к ней, взять ее на руки, но он не решался, чувствуя, что пошевелиться сейчас — значит сделать непоправимую ошибку. Он вспомнил, как ездил однажды в отпуск на Запад. Там он разговаривал с одним ковбоем, который только что укротил дикого мустанга. Ковбой ему тогда сказал, что мустанг опаснее всего в тот момент, когда он уже готов сдаться: принял мундштук, слушается узды, немного освоился с непривычной тяжестью на спине. ВОТ ТОГДА ОН ТЕБЯ И ПРИЛОЖИТ, — сказал ковбой, — ПОТОМУ ЧТО ТЫ РАССЛАБИЛСЯ, ДУМАЯ, ЧТО ДЕЛО СДЕЛАНО И ЧТО. ТЕПЕРЬ ТЫ В БЕЗОПАСНОСТИ. И ТУТ НЕБО ТЕБЕ С ОВЧИНКУ ПОКАЖЕТСЯ, КОГДА ТЫ ПОЛЕТИШЬ ВВЕРХ ТОРМАШКАМИ. И ТЕБЕ ЧЕРТОВСКИ ПОВЕЗЕТ, ПРИЯТЕЛЬ, ЕСЛИ ТЫ НЕ СВЕРНЕШЬ СЕБЕ ШЕЮ.

Какой-то инстинкт говорил Брэндингу, что сейчас он находится в аналогичной ситуации с Шизей. И хотя у него сердце разрывалось, он не расслабился, а внимательно наблюдал за ней, как она плакала.

— Правда? Какая правда? — Шизей остановилась, собралась с духом и продолжила: — Игра до такой степени вошла в мою плоть и кровь, что я не знаю... Я любила театрализованные зрелища, всегда любила. Но еще больше я любила играть сама, потому что я чувствовала любовь к себе, коллективную любовь моей аудитории.