И прокурор встал с кресла, подошел поближе, уставился сквозь пенсне на вытянутые и слегка дрожащие руки Якова.

– А чего дрожит так? – внес свою лепту в дорос прокурор.

Я, конечно, извинясь, ваше-ство, но перебрал вчерась… Мы в трактире на Хомутовской, у Пал Палыча, с кумом четверть хлебного вина выкушали… – Так грех ведь.

– Как не грех? Грех… Вот я в монахи-то все и не решаюсь, который год. Грешен. А они – люди святые. А я все при них – в услужителях. Мое дело какое – печки растопить, дровишек заготовить, и все такое.

К ним подошел вплотную и доктор.

Все трое впились глазами в руки Якова.

Только Иван Путилин, как сидел, так и сидел.

– А что у тебя с руками? – спросил доктор.

– А что с руками? – удивился Яков.

Руки его были абсолютно чистые. В том смысле, что не было на них никаких порезов.

– А то, что мыть надо руки, ишь, под ногтями какой чернозем развел. Так неровен час и бактериями разживешься.

– Э, ваш-бродь, нас никакая бактерия не берет. Намедни в погреб за солониной ходил, так одна бактерия высунула рожу свою усатую, ошерилась, глаза красные в темноте горят, чуть за руку не цапнула.

– И что же? – смеясь спросил доктор.

– Увернулся, – признался Яков. – А то вот ещё был случай…

– Хватит, хватит, любезнейший, ты на вопросы отвечай – прервал его воспоминаний Иван Дмитриевич.

– А какие вопросы? Нет никаких вопросов.

– Вот тебе мой вопрос, – не знаешь ли, кто до тебя служил в прислужниках при монахах?

– Никак нет, не могу знать, потому, – как я могу про то знать, ежели это было до меня? – резонно возразил Яков.

– Убедил, – усмехнулся Путилин.

Пригласили в келью казначея монастыря.