— Гольф-Оскар-Янки... Гольф-Оскар-Янки... Говорит Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво... Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво... Гольф-Оскар-Янки... Гольф-Оскар-Янки... Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?

Харден скатился вниз по трапу. «Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво» — СКФБ — были позывными «Левиафана».

— Гольф-Оскар-Янки, Гольф-Оскар-Янки. Сьерра-Квебек-Фокстрот-Браво вызывает Гольф-Оскар-Янки. Ответьте, вы слышите меня?

Харден переключил звук на наушники и стал настраивать приемник. Постепенно до него дошло, что под ногами хлюпает.

Вода блестела в щелях между половицами, из-за вибрации мотора выплескивалась наверх и растекалась по полу.

* * *

Когда «Левиафан» обогнул мыс Рас-эль-Хадд, море изменилось так резко, что Огилви удивился почти так же, как и впервые сорок лет назад. Вода разгладилась и стала вязкой, как желатин. Температура поднялась на двадцать градусов, ветер стих. Вдоль берега непрерывной стеной шли крутые утесы, а впереди блестел подернутый дымкой Оманский залив.

Огилви направил бинокль на белую точку на носу «Левиафана». Это был впередсмотрящий, матрос-англичанин в шляпе, защищающей голову от горячего солнца. Подняв трубку телефона, капитан связался с боцманом. Через несколько минут на палубе появился матрос на велосипеде. Он сменил впередсмотрящего, и тот вернулся в рубку.

Новым наблюдателем был пакистанец — Огилви считал, что восточные люди легче переносят жару, чем европейцы. У ног матроса стоял термос с ледяным чаем; его выдавали по приказу Огилви, чтобы не испечься на жаре и не терять бдительности. Еще один матрос взбирался на мачту. Он тоже тащил с собой термос. Их обоих сменят через час.

Видимость составляла несколько миль, и через каждые несколько минут над горизонтом появлялся вертолет, как игрушка на рождественской елке. В поле зрения то и дело возникали паруса, но только латинские, такие же вечные и такие же обычные в Оманском заливе, как скалистые утесы вдоль берега. Может ли Харден выскочить из-за одного из этих утесов? Едва ли. «Левиафан» плыл в семи милях от берега, и вертолеты не выпускали танкер из виду.

Огилви вернулся в свою каюту, где кондиционеры создавали приятную прохладу, и велел подавать ленч. Он ел медленно, делая между блюдами передышки, во время которых откидывался на спинку своего уютного кресла, размышляя о Хардене. Этот человек стал ренегатом, предателем своей благородной профессии, отверженным по своей воле. Он не одинок. В мире много радикалов, преступников и фанатиков. Все аутсайдеры несут в себе нечто общее — извращенное желание вырваться из круга человеческого тепла.