– Жора-Людоед здесь! – воскликнул кто-то в зале с восхищением и ужасом.

– Кто же твоя мамаша, а? – хрипло спросил Жора-Людоед. В голосе его звучала ненависть. – Знаешь ли ты, что мне, как вору, семью иметь не положено?.. Кто же твоя мамаша?

Тут впервые стало заметно, что Совиньи очень трусит. Губы его задрожали:

– Мамаша моя – болела очень долго, Как ты исчез, так на нее столбняк начал находить. Так она в столбняке и сидела, пока не померла. А я долго лечился, по больницам скитался, а потом стал совсем инвалидом.

– От чего же ты лечился? – Жора-Людоед сделал глубокий вдох.

– Лечился я от странной тоски. Тоски, которая так меня доканывала, что я чуть было вором не сделался. Но братья единоутробные удержали! Братья, которые у моей мамаши от других отцов, не от тебя, родились. Я тебя искал, но найти не мог…

– Как же звали ее? – Жора-Людоед сверлил Совиньи глазами полными ненависти.

Тот начал озираться, то ли ища путь к отступлению, то ли поддержки, которую здесь ему было ждать неоткуда. Лазарь куда-то исчез.

– Звали ее Марьей, – все-таки ответил Совиньи.

– Зачем же ты меня ищешь?

– А ищу я тебя потому, что есть у меня к тебе огромная претензия. Не передал ты мне своего опыта. Мы с тобой – копии. Я точно знаю, что ты применяешь в своей жизни точно те же методы, что и я пытаюсь применять. Но почему же ты тогда не воспитал меня как своего сына и не поделился со мной своими знаниями. Ведь я мог бы тебе подражать. Твоим привычкам. Твоим манерам, твоим уловкам. А не своему единоутробному брату. Я никогда не прощу тебе того, что ты не захотел поделиться со мной своим характером. Ты же здорово умеешь жить среди людей, Жора-Людоед!.. – последние слова Совиньи выкрикнул в полном отчаянии. Уже было ясно, что Жора-Людоед сейчас набросится на него.

Жора-Людоед подскочил к Совиньи и поволок его к двери, за которой находились подсобные помещения шашлычной и кухня.

– На отца руку не подниму! – кричал Совиньи. – Не был бы ты мне отец, я бы тебе!..

У самого дверного проема Жора-Людоед так толкнул Совиньи, впрочем крепко держа того за шиворот, что, как тараном, чуть ли не вышиб им дверь.

Дальше из зала ничего не было видно, потому что дверь за Жорой-Людоедом и Совиньи, подтянутая пружиной, сама собой закрылась. Не было ничего и слышно, потому что в зале шашлычной к этому времени все настолько перепились, что уже не стали бы обращать ни на шум, ни на драки никакого внимания, все галдели и смеялись, и ругались, и из-за этого гама не было бы слышно даже сильного шума с кухни. Те же, что были не так пьяны и осознали, что здесь, в шашлычной – Жора-Людоед, были в меньшинстве.