– О, я знал, я знал все это. В моей жизни был такой случай! воскликнул Томмазо Кампанелла, прослушав все до конца.

– Чем же он закончился? – поинтересовался Журнал «Театр»

– Тогда, как это и должно было быть, делу не суждено бы ло дойти до крайней точки. Случились некоторые обстоятельства, которые просто прервали мой конфликт с ужасны» человеком. Так что он ничем не закончился. Он просто оборвался, когда самая ужасная нота только начала звучать. Она так и не успела развиться в полную силу. Трагедия начиналась, но трагедия не случилась. Я начал читать эту мрачную историю, но, волею судеб, не прочел ее в тот раз до конца И вот, похоже, она вновь входит в мою жизнь. Чувствую, как все прежнее – и мысли, и чувства – оживают во мне. О, как бы я не хотел, чтобы они оживали! Как бы я не хотел, чтобь вновь зазвучала эта нота! Чтобы она развилась в полную силу! Тогда придется совершить поступок!

– Поступок? Какой поступок?! Что совершить? – по тому что ответит Томмазо Кампанелла, Журнал «Театр» пытался найти какой-то выход и для них, для тех, кто сейчас находился в «Хорине» в мрачном обществе Совиньи.

– Не знаю… Не знаю… Но трусить и извиваться ужом – это самое последнее здесь дело. Какой-то решительный поступок здесь необходим. Это я вам как революционер в хориновски: настроениях говорю! – ответил Томмазо Кампанелла. – Революционер в настроениях сделал бы здесь поступок!..

Глава XXX Мумия головного мозга

Глава XXX

Мумия головного мозга

Когда Господин Радио улизнул из зала самого необыкновенного в мире самодеятельного театра, испугавшись появле ния человека, с которым он уже однажды, совсем недавно, сталкивался во время путешествия во чреве рыбины из Риги в Москву, он поначалу не заметил, что следом за ним из хориновских дверей выскочил и курсант. Однако когда тот через несколько минут догнал его на улице, Господин Радио не выказал никакого удивления или неодобрения. Курсант-хориновец пока не мог предположить, куда держит путь самопровозглашенный режиссер самодеятельного театра, и лишь молча следовал за ним. Наконец курсант-хориновец первым нарушил молчание:

– Я, Господин Радио, хочу вам сейчас честно признаться в одной вещи. Хоть я и сделал сегодня вечером один ужасно смелый шаг, решив самовольно сбежать из казармы, я вовсе не такой смельчак и отчаянный парень, каким мог вам показаться. Меня не покидает непреходящее чувство ужаса от того, что я вот так вот взял и переступил через запрет, через который, я знаю, ни один из моих товарищей-курсантов переступить не осмелится. К тому же… Хотя почему «к тому же»?! Это как раз здесь самое главное: я теперь уверен, что напрасно натворил все это, не надо было мне оставлять самовольно казарму. А надо было изо всех сил готовиться к завтрашнему экзамену. Я об этом как-то все не решался сказать. Мучался, таил в себе, напряжение внутри меня нарастало. Не давал этому проклятому напряжению прорваться из моей головы наружу. Но я уже был на грани истерики. Причем добрался я до этой грани чрезвычайно быстро. Ведь тот момент, когда я смело сбежал из казармы, и тот, когда я выскочил следом за вами из дверей «Хорина», отделяет совсем немного времени.