– Верно!.. Вот это действительно верно! – обрадовалась на другом конце радиоканала женщина-шут.

– Да… Вот только, где же ты будешь свой опрос общественного мнения проводить? Здесь, что ли?.. – спросил Паспорт-Тюремный. В голосе его звучало некоторое недоверие.

– Вот и я тоже думаю… – засомневался Томмазо Кампанелла.

Они оба посмотрели еще раз по сторонам: округа глаз явно не радовала. А главное – нигде не было тех самых людей, чье мнение так яростно возжелал услышать Томмазо Кампанелла. То есть, конечно, люди-то кое-где все же виднелись, но какие-то они были слишком спешившие, слишком озабоченные. Как-то не верилось, что у них вообще можно что-то спросить.

– Вот так-так!.. Что будем делать? – замешательство, в котором находился теперь Паспорт-Тюремный, только усилилось.

– Господа, может быть, вы сообщите мне, что у вас там происходит? – женщина-шут явно нервничала. – Мне тоже хочется знать. Я, может, тоже втайне страдаю от Лефортово. Хотя, честно говоря, я совершенно от него не страдаю. Мне здесь даже очень нравится.

– Позвольте поинтересоваться, что же вам здесь так нравится? – упредил Паспорт-Тюремный вопрос, который был готов сорваться с языка Томмазо Кампанелла.

– В этом районе есть какое-то настроение. Он, безусловно, не безлик. Я, например, без всякого колебания предпочту его району стандартных многоэтажек, совершенно лишенному своего лица, – продолжала развивать свою мысль женщина-шут. – Я предпочту этот район какому-нибудь другому, безликому и современному, даже если вы, Томмазо Кампанелла, говорите, что настроение, витающее в нем повсюду, вызвано подонством, растворенным в камнях улиц и планировке зданий. Да, возможно, что строившие и жившие в нем люди и передали невольно этому району основной лейтмотив, царствовавший в их душах. А что в этом удивительного? Постройки здесь в основном старые, а старые времена были ох какие тяжелые: крепостное бесправие, царская деспотия, сталинщина, непрерывные войны, жестокость, тюрьмы, кандальники, топающие в Сибирь. Тем, кто строил и существовал в этих улицах, приходилось извиваться ужом, предавая, подличая и обманывая, дабы просто-напросто выжить. Быть в числе подонков было для них суровой необходимостью, без которой долго на этой земле не удержишься. Конечно же, следы этого остались в камнях зданий и улиц. Подонство… А что в нем такого плохого?! Ведь и собиратель Московской земли Иван Калита был первейший подонок и жалобщик. Может, именно эти качества и помогли ему собрать московских земель побольше… Получается, что подонство даже играло вполне определенную прогрессивную роль. Честностью да благородством особенно земель не соберешь, татар не перехитришь, – интриги, интриги плести надо было! И в подонстве, безусловно, есть немало своей особенной поэзии. Именно ее, этой поэзии, и исполнено все кругом. Нет, определенно, мне наше Лефортово необычайно нравится, прежде всего такой вот поэзией нравится. Я даже скажу такую вещь: нам в наших хо-риновских делах надо побольше быть подонками, иначе мы ничего не добьемся, иначе никогда наша хориновская революция в настроениях не победит. Само Лефортово нас учит: не будешь подонком, не то что победить – выжить не удастся! А кстати, Томмазо Кампанелла, что это за человек теперь с вами? Это тот же самый, с которым вы недавно появлялись в «Хорине»? Физиономия у него, знаете ли, очень подловатая.