– Возможно, я покажусь тебе черствым и бессердечным, но – увы, таких свидетелей важно захватить врасплох в первые же часы. Тогда их можно растормошить, заставить разговориться. После потери близкого человека первая реакция – шок. Пока свидетель в таком состоянии, он волей-неволей будет вести себя искренне. А вот часов через двенадцать родственники и друзья собираются вместе и замыкаются в себе, как устрицы. Если хочешь узнать что-то ценное, необходимо действовать сразу.

– Ты любишь свою работу? – спросила Клио.

– Да. – Рой отхлебнул еще колы. – Кроме тех случаев, когда имеешь дело с тупыми чинушами из собственной конторы.

Клио помешала в бокале соломинкой, словно искала там что-то, и на мгновение напряженность ее взгляда напомнила Грейсу о том, как она работает, беря ткань на биопсию. Интересно, каково заниматься с ней любовью? Не навеет ли обнаженное тело девушки мысль о ее «пациентах»? Не почувствует ли он отвращение, представив, что под этой шелковистой кожей – точно такие же отвратительные, скользкие, покрытые слоем жира внутренности, что и у всех остальных, – как и вообще у всех млекопитающих, включая людей?

– Рой, я давно хотела тебя спросить… особенно после той развесистой клюквы в «Аргусе». С чего это вдруг такой интерес к сверхъестественному?

На сей раз ковыряться соломинкой в бокале начал уже Грейс: проткнул соломинкой ломтик лимона, пошевелил ею, выдавливая в колу кислый сок…

– Когда я был маленьким, мой дядя – папин брат – жил на острове Уайт, в Бембридже, – наконец заговорил он. – Я гостил у него каждое лето… правда, всего неделю. Мне там нравилось. У них было двое сыновей: один чуть старше меня, другой – чуть младше. Лет с шести мы вроде как росли вместе. Ты когда-нибудь бывала в Каузе?

– Да, папочка много раз брал меня с собой на Каузскую регату.

– Ах, стало быть, папочка? – подколол ее Грейс.

Смущенно вспыхнув, Клио рассмеялась и легонько ткнула его в плечо.

– Не дразнись! Давай дальше.

– У дяди был домик, точь-в-точь такой же, как и все остальные на их стороне улицы. А напротив стоял большой четырехэтажный особняк, где жили две очень милые старушки. Они все время сидели у окна эркера и всякий раз, как мы их видели, махали нам рукой. Когда мне было четырнадцать, дядя с тетей продали дом и эмигрировали в Новую Зеландию, и лет восемь я в тех местах не бывал. Потом, весной или летом того года, когда мы с Сэнди поженились, я повез ее в небольшое путешествие – своего рода экскурс в прошлое. И подумал, а не свозить ли ее в Кауз и показать те места, где я был так счастлив в детстве.