– Согласно одной из наших версий, художник вовсе не обязательно является убийцей, – возразил Ленц. – Впрочем, не переживайте так уж сильно. Мы считаем вас подозреваемым скорее по формальным признакам и особенно не рассчитываем, что нам повезет именно с вами. Вы просто один из тех, кто имел непосредственный и длительный доступ к собольим кисточкам, щетинки от которых мы нашли на холстах «Спящих женщин». Только и всего.
– Расскажите мне об этих щетинках.
Кайсер в двух словах сообщил о данных экспертизы и о ниточке, которую следствию удалось протянуть от китайской фабрики к Туланскому университету и Роджеру Уитону. Когда он закончил, Смит сказал:
– Не обижайтесь, агент Кайсер, но я вижу в ваших глазах много невысказанных вопросов и смелых гипотез. Они вспыхивают, как искорки и жаждут вырваться на волю. Вы хотите знать всю подноготную, не правда ли? Что за человек этот Фрэнк Смит? Как получилось, что он опустился до гомосексуальных связей и погряз в пороке? Перед вашим мысленным взором, часом, не мелькают сценки из старенькой сауны, где все начиналось? Да, я там был, и мне было семнадцать. И да, я сосал мужской член! Сосал до тех пор, пока у меня не онемел язык! Но что с того? По-вашему, это могло превратить меня в убийцу?
– Матерь Божья, Джордан, я не верю своим ушам… – пораженно выдохнул Бакстер, ерзая на своем тесном сиденье.
– Почему вы сняли себе жилье во Французском квартале, а не где-нибудь поблизости от университета? – спросил Кайсер.
– Французский квартал – мекка местных геев. Честь и хвала вам, натуралу, если вы этого не знали. Но теперь знайте! И также знайте, что
– Расскажите, пожалуйста, о других аспирантах Уитона, – попросил Ленц. – Что вы, например, можете сказать про Леона Гейнса?
– Быдло и подонок. Роджер подарил ему две свои картины, небольшие, но очень изящные. А эта скотина уже через неделю загнал одну из них и бровью не повел! Не сомневаюсь, что ему не хватало на дозу героина. Я случайно узнал об этом, и у меня духу не хватило рассказать Роджеру.
– А что скажете о творчестве Гейнса?
– О его творчестве?! – поразился Смит. – Нет, конечно, сцены насилия ему удаются, и весьма, но я не стал бы говорить о Гейнсе как о творце. Его удел – мазня. Ему не у мольберта стоять, а малевать на стенах и заборах неприличные слова! Он одержим идеей эпатажа, но по-настоящему глубоких идей у него нет. Оттого мы и получаем на выходе не произведение искусства, а нечто, на что неловко смотреть.