Дюран прервал Клюни, добавив:

– Мы порекомендовали французскому правительству эксгумировать труп мадам Легран, но думаю, что спустя столько лет вряд ли этот вопрос будет представлять для французов жизненно важный интерес.

Дюран откинулся на спинку кресла с выражением человека, который порицает подобное отсутствие внимания к деталям. Затем опять передал слово Клюни.

Доктор продолжал.

– Дети растут в жестоких, безжалостных руках отца, полностью взявшего на себя их воспитание и не допускавшего ни малейшего влияния извне. Ни детского сада, ни школы, ни, тем более, общения со сверстниками. Тем временем отец превратился в настоящего маньяка. Наверное, он страдал манией преследования, его мучила навязчивая идея о каком-то «враге», которого он видел в каждом человеке вне дома, и семья замкнулась дома, словно в крепости. Это только мои догадки, не подкрепленные конкретными фактами. Единственный, кому дозволялись случайные контакты с внешним миром, непременно под строгим контролем отца, был Жан-Лу. Брат-близнец Люсьен жил пленником – своего рода Железная Маска, если вспомнить известный роман. Оба получают суровое военное обучение, то самое, какое Легран давал агентам секретной службы. Отсюда отличные боевые навыки Жан-Лу и подготовка в самых разных областях. Не стану распространятся, но он сам рассказывал мне леденящие душу подробности, в полной мере совпадающие с его личностными характеристиками, какие проявились со временем…

Клюни помолчал, как бы предпочитая ради всеобщего блага оставить эти подробности при себе. В свою очередь, Фрэнк начал кое-что понимать. Или, во всяком случае, начал представлять, что пришлось сделать в данном случае Клюни. Вырисовывалась история, плававшая во времени, подобно айсбергу в море, так что на поверхности виднелась лишь небольшая часть, покрытая кровью. И эту часть мир окрестил Никто.

– Могу утверждать, что Жан-Лу и его несчастный брат практически никогда не были детьми и не знали детства. Легран сумел превратить старинную детскую игру – игру в войну – в настоящий кошмар. Этот тяжелый опыт нерасторжимо сблизил братьев. А ведь отношения даже обычных двойняшек всегда намного прочнее дружбы обычных братьев, и примеров тому сколько угодно. Что же говорить об этом случае, когда один из братьев оказался вдобавок явно неполноценным. Жан-Лу взял на себя роль защитника и покровителя младшего, с которым отец обращался, как с животным. Жан-Лу сам признался мне, что самым мягким определением, какое отец давал сыну, было «мерзкое чудовище»…

Наступила тишина. Клюни дал всем время осмыслить услышанное. Выходит, личность Жан-Лу действительно сформировалась под влиянием травмы. Теперь они убеждались, что масштабы этой травмы выходили за рамки любых, самых фантастических предположений. И это было еще не все.