– Они даже и слушать меня не станут.

– Так заставь их слушать!

– Люди по ту сторону стен собора считают, что фении для полиции и правительства Нью-Йорка такие же преступники, как и уличные банды грабителей и насильников. Они не могут договориться с тобой, Флинн. По закону они обязаны арестовать тебя и бросить в тюрягу к убийцам и насильникам, потому что, по их понятиям, все террористы – это те же воры и убийцы и даже еще хуже…

– Заткнись!

На несколько секунд воцарилось молчание, затем Бурк опять заговорил, но уже более спокойно:

– Я объясняю тебе, какова их позиция, и говорю то, о чем умалчивает Шрёдер. Да, мы пока проигрываем, но на уступки не пойдем никогда. Вам лучше сдаться… достойно… выторговать самые лучшие условия, сложить оружие.

– Нет. Ни один мой человек не согласится ни с какими предложениями, пока не выполнят наши условия.

Бурк понимающе кивнул:

– Ладно, сообщу вашу позицию… Может, пока еще не поздно что-то придумать, чтобы сохранить твою жизнь, жизнь твоих людей, заложников и собор… Но люди, находящиеся в лагерях для интернированных… – Бурк с сомнением покачал головой: – Лондон никогда…

Флинн тоже покачал головой:

– Все или ничего!

Оба замолчали, каждый оставался в полной уверенности, что сказал больше, чем хотел. А еще понимал, что то маленькое доверие, возникшее было между ними, исчезло.

С лестницы донесся голос Пэда Фитцджеральда:

– Отец Мёрфи пришел.

Флинн повернулся и приказал:

– Пусть идет вниз, к нам.

Священник, пошатываясь, медленно спустился по мраморным ступенькам, держась за медные перила. Его лицо, перевязанное бинтами, озарила улыбка, и, просунув руку между прутьями решетки, он тихо проговорил:

– Патрик, рад видеть тебя.

Бурк пожал руку священника, спросив:

– С вами все в порядке?