На этот масштаб божественного он всегда закрывал глаза, находясь в плену мышления своего времени. Но где жизнь, там должна быть и смерть. Без этого равновесия не было будущего, не было долговечности. Это равновесие он беспрестанно искал в своих расчетах, но не мог найти, потому что не был готов заплатить ту цену, за которую только и приобреталось это равновесие.

Он так и не встал на ноги, а на четвереньках дополз по колючему ковровому покрытию до кровати, спихнул на пол дорожную сумку и пальто и забрался под одеяло. Сколько же он провалялся голый на полу? Он с трудом повернул голову. Цифровые часы бессмысленно мигали нулями: должно быть, прерывалась подача тока. Он потер себе руки и плечи, но согреться не мог. Требовался горячий душ, неважно, насколько поздний теперь час.

Когда его больно стегала вода и по всему телу бежали мурашки, он вспомнил того типа в машине, с примитивным торжеством вырвавшего у него первенство на дороге, этого широкоплечего homo erectus, в голове у которого не было ничего, кроме траханья и езды на машине. Какое право на существование – если без предубеждений разрешить себе этот вопрос – было у этого примитивного организма? Существа, как те двое в машине, были лишь потребителями труда других – бесценных, полезных людей. Людей с понятием и вкусом, которые стремились что-то создать, ставили перед собой жизненные цели и пытались что-то сделать для сограждан. Но, кроме них, было полно этих паразитов. И незачем поддерживать жизнь таких полулюдей, когда и без них тесно.

Если на всех не хватит, надо позаботиться о том, чтобы хватило тем, кто достоин.

Малькольм Маккейн подставил лицо под горячую струю и мельком подумал о том, что с этой точки зрения Джона Фонтанелли трудно было бы причислить к последним.

* * *

Проснувшись, Джон не сразу сообразил, где он. Солнце светило сквозь окно на крыше, щекоча ему нос. Квартирка Урсулы состояла – смотря по тому, как оценить выступы стен, – то ли из одной, то ли из двух комнат и ванной, но все это было изобретательно встроено в сложную крышу и выглядело живописно. И хотя по мебели было видно, что она совсем недорогая, от всех вещей исходило очарование, от которого становилось уютно.

Урсула лежала рядом, полураскрытая, и, словно почувствовав его взгляд, тоже проснулась, заспанно моргала и улыбалась.

– Можно подумать, что я тебе нравлюсь, – пролепетала она.

– Можно, – ухмыльнулся Джон.

Она перевернулась, что тоже представляло собой привлекательное зрелище, и потянулась к будильнику.