– Шотландский или ирландский виски? – спрашивает Микки.

– Ирландский, – отвечает Воорт. – И целую бутылку «Джеймсона».

– Паб «Патрик», – Микки кивает и хлопает Воорта по спине, – старый ирландский торговый центр с удовольствием возьмет мои денежки. И туда всего несколько кварталов.

– Я хочу пройтись пешком.

– Твоя лодыжка выглядит отвратительно.

– Микки, он выстрелил первым. Мне повезло.

Этот факт был замечен и Джоном Шеской, который тоже предпочитает пройтись пешком и теперь следует за ними, держась на полквартала позади.

Глава 24

Глава 24

– Пабы, – провозглашает Микки, театрально грозя пальцем, как пьяный профессор из кино, – являют собой величайший уравнитель. Возьмем ночь – такую холодную, что даже эскимос не выйдет из дому. Но стоит посетить паб – и разве не станет это самым теплым воспоминанием? Еще два сюда!

В «Патрике» светло и людно; толстые деревянные стены цвета торфа; ряды подсвеченных бутылок под длинным зеркалом в полированной раме словно излучают тепло. В камине потрескивает, обгладывая полено, настоящий огонь.

– Я забыл, о чем говорил, – смеется Микки.

В пабе пахнет сосновым дымом и опилками. В полночь они сидели на тех же табуретах, слушали ту же кельтскую музыку из музыкального автомата, просили того же бармена с двойным подбородком наполнить те же бокалы из той же янтарной бутылки. И так два часа.

– Да ты философ, Микки. Ты говорил о холоде.

– А что есть суть твоей философии?

Воорт потирает пульсирующий лоб.

– Разочарование.

Вокруг гам, и ветер врывается всякий раз, когда входят посетители. В дальнем углу бара, над секцией с водкой, над прозрачными, подсвеченными сзади бутылками – «Столичной» и «Грей Гуз», «Финляндии» и «Исландской» – работает телевизор. В который раз на экране – пересечение бульвара Мойнэхен и Восемьдесят седьмой улицы.

В шумном пабе голоса диктора почти не слышно.