– Посмотрел на него. Он ушел. В ярости, но ушел.
– Почему ты не смог?
– Увидел, что Баурика мучают угрызения совести. Я увидел
Дрей издала глубокий горловой звук:
– Когда я застрелила того подростка, первая мысль, которая пришла мне в голову, была не о жизни, или смерти, или правосудии. А о том, что это самый красивый мальчишка, которого я видела в своей жизни. И я его застрелила. Вот и все. И то, что я выполнила правила, которым доверяла, позволило мне перестать винить себя.
Она указала на тень Кинделла в окне:
– Я поняла, что ты поступил правильно, не застрелив Кинделла той ночью. Я слегка отстранилась от смерти Джинни, и картинка прояснилась. То есть… – Она помолчала. – Закон не индивидуален. Он не ставит цель возместить утрату – на самом деле он отделен от утраты. Он существует не для того, чтобы защищать людей, а для того, чтобы защищать себя. – Она кивнула, довольная тем, как мысли оформились в слова. – Закон эгоистичен и таким останется.
Тим кивнул раз, затем другой:
– Ясность пришла, когда я увидел Баурика через прицел пистолета. Я не знаю, где я был последние две недели.
Дрей выдохнула сквозь стиснутые зубы:
– Я быстро завожусь, а ты всегда спокоен. Всегда уравновешен. Но если оставить тебя одного, тебя могут уговорить на что угодно. Ты надеешься, что Комитет тебе что-то даст? Что?
Он напряженно думал, но ответил не так, как хотел:
– Справедливость. Мое собственное правосудие.
– Вы думаете, что можете владеть правосудием, но это невозможно. Это не товар. Не бывает «моего» правосудия. Есть только Правосудие с большой буквы.
– Залезть в дом к Кинделлу и раздолбать его трубу – это Правосудие с большой буквы?
– Черт, конечно нет. Это просто вандализм. – В ее зеленых глазах вспыхнул озорной огонек. – Я сказала, что обрела ясность. Я не говорила, что обрела мудрость.
Они посидели несколько минут. Дул легкий ночной ветерок, над головами шелестели эвкалипты.
– Я больше не могу этим заниматься. Я имею в виду Комитет.
– Потому что все выходит из-под контроля?