Доктор Верхеймер была права, говоря, что нацистские медики были одержимы стремлением все задокументировать. Сотни имен, сотни людей со всей страны. У каждого ребенка был набор статистических данных — имя, возраст, адрес, имена и занятия родителей. Потом причина, по которой их госпитализировали. Наиболее часто встречающаяся — «отставание в развитии», и сразу за ней — «физический недостаток». Но иногда объяснения, из-за чего детей отрывали от родителей, внушали откровенный ужас.

«Врожденная лень». «Антисоциальное поведение». «Расовая неполноценность».

«Врожденная лень».

«Антисоциальное поведение».

«Расовая неполноценность».

Каково было родителям этих детей, когда они стояли и молча смотрели, как увозят их отпрысков, понимая, что любой протест обернется против них самих и не спасет ребенка? Тони подумал, что, наверное, они отрекались от своих детей, и потом это разрушало их эмоционально и психически. Неудивительно, что после войны немцы не желали знать, какая участь была уготована их детям, причем с их собственного согласия.

Умственно отсталые дети, по крайней мере, не понимали ужаса происходившего, а для остальных, ежедневно видевших смерть, жизнь свелась к одному-единственному: наступило утро, и они видят его.

О судьбе многих детей говорили всего две фразы: «Пролечен инъекциями экспериментальных лекарств. Положительной реакции нет». За этим следовали дата и час смерти. Таким образом, вне всяких сомнений, зашифровывали эвтаназию. Это был редкий случай, когда самонадеянность режима дала сбой. Хотя «врачи» не сомневались в том, что никто и никогда не привлечет их к ответственности за детей, умерщвленных во имя чистоты арийской нации, все же им показалось необходимым использовать эвфемизм.

Однако это вовсе не значило, что у них оставалась хоть капля уважения к невинным жертвам. Участь других детей, которая читалась в сухих терминах, заставила Тони устыдиться своей принадлежности к сообществу медиков. Некоторые дети умерли мучительной смертью в результате серии экспериментов с цветом радужки, подразумевавшей инъекции в глаза. Другие сошли с ума, став жертвами опытов по изучению необходимой продолжительности сна. Таких списков было много. Иногда в них имелись ссылки на научные труды, где подводились итоги экспериментов.

И никто не понес за это наказания. Хуже того, были случаи молчаливого согласия между союзниками и нацистами. Результаты исследований становились собственностью победителей в обмен на молчание преступников.

Если Иеронимо сам заплатил большую цену за то, что делалось во имя науки шестьдесят лет назад, его ярость и горечь неудивительны, думал Тони. Все тогдашние жертвы, не он один, взывали к возмездию. Даже Тони, разумного человека, это выводило из себя. Что же говорить о жертвах тогдашней «науки» во втором и третьем поколениях?