Маленькие мыши, не крупнее ладони, носились в воздухе, но больше всего их было над рекой.

Пищали москиты. Завели свою песню сверчки. Настоящая какофония самых разных звуков, гогота, жужжания, щелканья, однако Джорджия не знала, кто их издает. Какая-то лягушка повторяла: галоп, галоп, а другая ей отвечала: бум, бум.

Боже мой, вот и стемнело. Джорджия видела лишь реку, похожую на усеянную пятнами серую ленту. Вокруг было черным-черно.

Джорджия закрыла глаза, чтобы не поддаться страху. Ты всего-навсего сидишь на дереве, и бояться нечего. Ты сидишь на дереве, на высоком дереве, и все хорошо, потому что Беззубый тебя тут не достанет, пусть даже он увидит тебя и бросится на дерево, у него…

Треснула ветка.

Джорджия выпрямилась и широко открыла глаза, надеясь разглядеть что-нибудь в темноте…

Какой-то шорох донесся снизу. Вроде бы справа, но она не была уверена.

Джорджия склонила голову набок, стараясь расслышать еще что-нибудь с той стороны, откуда донесся шорох, она будто вся обратилась в слух. Крокодил? Опоссум?

Подавшись вперед, она посмотрела вниз, но ничего не различила в кромешной тьме ночи.

Вновь послышался шорох.

— Я чую твой запах, Джорджия, — произнес мужской голос. — Я чую твой «Дит».

46

46

— Мазаться «Дитом» — все равно что курить. Запах чуешь за милю.

Кровь застыла в жилах Джорджии.

— Тебе надо было уехать домой, Джорджия. Уехать в Сидней. Ты слишком упрямая.

Листья едва слышно шуршали под ногами преследователя.

— Зачем ты здесь? Твое место среди издателей. Нечего было изображать частного сыщика.

Джорджия еще крепче прижалась к дереву, руками и ногами обхватив ветку и в ужасе затаив дыхание.

— Я понятия не имел, что ты летишь на том самолете, ясно? Я думал, что делаю миру услугу, избавляя его от Ронни Чена, Ли и женщины, которая, как я считал, была им под стать. Мне стало известно, что Ли где-то поблизости, и вот он на аэродроме, словно кто-то преподнес его мне на блюдечке.