— Но ведь не только Ему, — тихо заметила Катерина.

Мишнер ожидал от Катерины подобного замечания. Вчера она прочла письма, которые ему удалось спасти, и страсть Фолкнера поразила ее.

— Мне раньше не нравилось, как он себя вел, — спокойно продолжала Катерина. — Я видела, какое давление он оказывал на Колина, как убеждал его поставить на первое место церковь. Но я ошибалась. Теперь я вижу, что как раз он больше, чем кто-либо, мог понять нас…

— Он понимал вас, — подхватила Ирма. — Он всегда говорил мне, как тяжело Колину. Он хотел рассказать ему правду, признаться, что он тоже не один, но я запретила ему. Было не время. Я не хотела, чтобы о нас знали. Это касалось только нас. — Она посмотрела в глаза Мишнеру. — Он хотел, чтобы вы остались священником. Ему была нужна ваша помощь, чтобы провести реформы. Наверное, он даже тогда знал, что однажды вы еще скажете свое слово.

Мишнер не мог промолчать:

— Он пытался реформировать церковь. Не силой, а убеждением. Он был миролюбивым человеком.

— Но при этом, Колин, он был прежде всего человеком. — В конце фразы ее голос дрогнул, как будто на нее вдруг нахлынули воспоминания, и она не стала сопротивляться им. — Слабым и грешным человеком, как и все мы.

Протянув руку через стол, Катерина накрыла своей ладонью ладонь пожилой женщины. Глаза обеих женщин заблестели.

— Когда начался ваш роман? — негромко спросила она.

— Когда мы оба были детьми. Я уже тогда знала, что люблю его и всегда буду любить. — Ирма прикусила губу. — Но я также знала, что он никогда не будет принадлежать мне. Полностью. Он уже тогда хотел стать священником. Но мне вполне хватало того, что мне принадлежало его сердце.

Мишнеру хотелось задать еще один вопрос. Он не знал зачем. Не мог объяснить. Это было не его дело. Но он почувствовал, что сейчас можно спросить об этом:

— И ваша любовь так и осталась платонической?

На несколько секунд она задержала на нем взгляд, затем на губах появилась легкая улыбка.

— Да, Колин. Якоб не нарушил своих церковных обетов. Это было бы немыслимо и для него, и для меня. — Она посмотрела на Катерину. — Судить себя надо по законам своего времени. Мы с Якобом — люди из другого века. Наша любовь сама по себе уже была грехом. Заходить еще дальше было просто невозможно.

Мишнер вспомнил слова Климента в Турине: «Несложившаяся любовь всегда причиняет боль».

* * *

— Так вы все это время жили здесь одна?

— У меня есть семья, свое дело, друзья и Бог. Я знала любовь мужчины, полностью посвятившего себя мне. Не физически, но во всем остальном. Мало кто может этим похвастаться.