В доме Майкла горит свет. И только он заставляет меня отступить от бассейна и подойти к застекленной створчатой двери в задней части дома. Внезапно я барабаню по стеклу, барабаню изо всех сил, и боль в разбитых суставах не останавливает меня, а лишь напоминает о том, что я еще жива. Я вижу движение внутри, к двери спешит Майкл, лицо у него встревоженное и озабоченное. Прежде чем он успевает заговорить, я бросаюсь к нему, приподнимаюсь на цыпочки, крепко обнимаю его и прижимаюсь к нему всем телом.
– Эй, в чем дело? – спрашивает он. – Что случилось? Вы с мамой поссорились?
Я хочу ответить, но грудь мою сотрясают рыдания. Я всхлипываю, дрожа всем телом.
–
– Успокойся, – говорит Майкл, гладя меня по голове. – Что бы это ни было, мы справимся.
Я отчаянно трясу головой, глядя на него сквозь слезы, застилающие глаза.
– Ты должна рассказать мне, что случилось, Кэт.
На этот раз губы мои складываются в слова, но я опять не могу издать ни звука. А потом, как обезумевший от горя ребенок, запинаясь, я выпаливаю правду. На мгновение глаза Майкла расширяются, но потом он снова прижимает меня к себе.
– Дед сказал тебе это?
Я киваю, спрятав лицо у него на груди.
– У него есть какие-либо доказательства?
Я качаю головой.
– Я просто чувствую… В то самое мгновение, как он сказал мне это, я поняла, что наконец-то услышала правду. Только…
– Что? – спрашивает Майкл.
– Мне ведь было всего восемь лет. Неужели я действительно могла застрелить отца?
Майкл вздыхает с глубокой грустью.
– Когда я вернулся в Натчес, была осень. И первое, что поразило меня, это газетные фотографии семи-восьмилетних подростков, которые застрелили своего первого оленя.