Граф старался успокоиться. Он посмотрел на свои руки, стиснутые так, что побелели костяшки пальцев, и с усилием распрямил ладони, которые, как две морские звезды, отцепились от скалы его чёрного костюма.
— Мне было десять лет… — медленно заговорил он, — когда… когда я впервые начал выступать в качестве переводчика для немецких и итальянских должностных лиц, которые бывали у моих родителей. Ни мать, ни отец не говорили по-немецки, но у меня до войны в течение шести лет был домашний учитель-немец — Дитер, старший брат моей жены. — «Ставший мне ближе брата», — мелькнуло у графа, когда он поймал улыбку жены. — Немецкие офицеры, некоторое время квартировавшие в нашем доме, любили послушать песенки, которым Дитер научил меня. В то время у меня был красивый голос.
Магистрату казалось, что туман с улицы проник в зал и обмотал серой шерстью язык говорившего.
— Да, да, продолжайте, граф… Надеюсь, ваш красивый голос скоро заговорит о более существенном.
— У меня… понимаете, были друзья —
—
— Как-то вечером отец узнал, что я общаюсь с теми дезертирами в Сан-Рокко, и… и очень разгневался… — Поймав хмурый взгляд Лоренцо, граф снова потерял власть над руками, которые то взмахивали, как крылья, и, трепеща, тянулись к его жене, то тяжело повисали вдоль туловища. — Тогда я рассказал ему. — Он овладел собой и крепко сцепил руки; лицо его не выражало никаких чувств, разве что левый глаз едва заметно подёргивался.
— Рассказали ему что?
— Всё, всё, о чем знал… —
— Его партнёры вряд ли позволили
— Ах, но это были люди, которых они считали изменниками! Поэтому отец отправился… отправился с друзьями в Сан-Рокко. — На щёку графу села муха и поползла к глазу.
— На поиски дезертиров? Чтобы арестовать их?
— Нет… я… Да, арестовать то есть. Да.
— Они арестовали дезертиров, и вы полагаете, что это и видела немая женщина? — давил судья.