Терри, увидев краем глаза, как Шарп поднялась, чтобы заявить протест, но раздумала, поспешно спросила:

– Ему это удалось?

Марси, казалось, оценивала ущерб, который нанес ей Ренсом.

– Он унизил меня. И когда предложил вина, мне захотелось выпить. – Она смотрела мимо Терри, как будто предназначая свои объяснения дальним рядам. – Мне было двадцать четыре, и я очень гордилась – гордилась тем, что сам Марк Ренсом прочитает мои сочинения. А он дал мне понять, что я ничто. Выказал презрение и ко мне, и к тому, чем я занимаюсь.

После паузы Терри задала вопрос:

– Чье было вино – ваше или Ренсома?

– Ренсома. Я не люблю пить.

– Но в этом случае вам захотелось?

Свидетельница кивнула:

– После того как Ренсом беспощадно раскритиковал мою работу, он все подливал и подливал мне вина, а я все пила и пила.

– Как вы себя чувствовали?

– Я как будто оцепенела. – Ее голос сделался спокойнее. – Но мне стало лучше.

Терри кивнула. Марси Линтон была хорошо подготовлена ею; несмотря на бессонную ночь и тяжесть ответственности за судьбу Марии Карелли, она хладнокровно встречала выпавшее на ее долю испытание. Было понятно, что эта женщина с ее бледным лицом и тоненькой, хрупкой фигуркой воспринимает случившееся с ней несчастье просто как факт, а не как повод для жалости к себе. Марни Шарп неотрывно смотрела на нее, ничего не записывая.

– Ренсом делал какие-либо замечания, – спросила Терри, – касающиеся секса?

– Да. В конце, раскритиковав все, что только можно, он посмеялся над тем, как "вяло" я описываю секс.

Кэролайн Мастерс со своего судейского места тоже не сводила глаз с Марси Линтон.

Это хорошо, подумала Терри. Ее собственная роль сводилась лишь к тому, чтобы помочь Марси поставить свой рассказ в один ряд с тем, что рассказывала Мария Карелли: когда закончится допрос Линтон, ни судья Мастерс, ни кто-либо иной не будут сомневаться в том, кто таков Марк Ренсом. И после, когда Терри проделает эту свою работу, не будет больше пикетчиков, требующих справедливости к убитому, Брукс и Шарп поймут, какой просчет они допустили, выдвигая свое обвинение.

– Вы что-то ответили ему? – задала Терри очередной вопрос.

– Естественно, я защищала свое произведение. – Марси помолчала, провела в смущении рукой по волосам, скорее золотисто-каштановым, чем рыжим, в люминесцентном свете. – В сценах, которые он высмеивал, я вывела себя и того, кого любила. Я говорила Ренсому, что эти сцены много для меня значат.

Терри почувствовала в последней фразе ту прощальную печаль, которой не может научить ни один адвокат и которую не в состоянии воспроизвести даже Мария Карелли.