Ван возбужденно прошелся в дальний угол кельи. Обернулся.

Настоятель молча внимательно слушал и очень уж по-старчески осунулся.

— Дэ, этого следовало ожидать. Мы ему столько внушили философски неземного, что трудно думать, что он к кому-нибудь чужому приблизится, а тем более предать. Это исключено. Рус отвлечен. Это было видно потому, как он более желал где-то один сидеть наедине с самим собой, переживать свои детские трагедии. Мы желаем, чтобы наши дети шли по нашим стопам. Не понимаем, что в этом случае выращиваем просто двойников. Хорошо, что природа противится однообразию. А, если ученик опередил учителя, то этим можно только гордиться. Ты хоть согласен с этим, уважаемый мыслитель.

Дэ болезненно шмыгнул носом. Крупная слеза медленно катилась по щеке. Он стер ее. Поднял глаза на Вана.

— Ты, братец, жестко рубишь.

— Жизнь не мягче.

— Неужели только этим все объясняется?

— Если ты не будешь впустую сентиментальничать, то найдешь еще массу серьезных объяснений.

— Да, похоже старость меня раньше берет за горло, чем тебя. Я должен был так мыслить. Ты выходишь на уровень стоп вечного Гу-ру.

— Не стоит меня хвалить, Дэ. Все это глубоко естественно. Просто ты не хотел замечать, а когда пришло время понять, был не готов к этому, твоя внутренняя психика воспротивилась внешней логике. Он одинок. Мы нет. В этом вся логика его существа. Его трагедия, как человека разумного, но которому не дают заняться тем, чем желает его душа.

— Но на чем ты основываешься, что он одинок?

— Дэ, ты начинаешь меня удивлять. Соберись с мыслями. Я тебя направлю. Он был бы наш, если бы мы не продали его американцам. Какие мы отцы после этого? А тем более духовные. Так, воспитатели. Но, тогда он был по-детски наивен и верил всем нашим утверждениям. Тогда мы еще были ему отцами и братьями, он- нашим сыном и братом. И, когда он возвращался после своего изнурительного бегства с корейской базы, Дэ, ты тогда прекрасно сознавал его состояние и твоя речь у стен Шаолиня потрясла даже тех, кто впервые о нем слышал. Тогда наши ауры были тесно переплетены. И вот, когда он пришел домой, фактически по расстоянию дважды опоясав шар земной, Дэ, — Ван сурово смотрел в даль окна. Чувствовалось, что он и сам слабел от своих откровений, — тогда мы предали его второй раз. Мы не оставили его дома. Не дали ему кров, в котором он шестнадцать лет жил и нашел себя. Объясняя все происшедшее более высокими материями, мы снова погнали его одного в жестокий мир, мир, которого он боялся еще с первого путешествия. Снова одного, снова, думая больше о себе, о спокойствии монастырей. Помнишь, как он опасался снова оказаться там, где деньги руководят душами и миром.