— Разбужу! Он, и дураку понятно, не спит, если просит пить!

— А как прошла ночь?

— Отлично…

— Тем лучше! Он славный малый!

Этот разговор происходил между двумя субъектами, из которых один высовывал лишь голову из двери, тогда как другой, стоя на цыпочках, подавал ему чашку, содержимое которой, он тщательно размешивал серебряной ложкой.

Первый, так настойчиво требовавший питье, спрятал голову и, осторожно прикрыв дверь, тихонько подошел к постели, тщательно задернутой тяжелыми занавесками.

— Вы здесь, друг мой? — спросил слабый голос.

— Конечно, маркиз! Разрази гром Мюфлие, если он не будет на своем месте!

— Не так громко, друг мой, не так громко!… Дайте мне пить…

— Вот!

Говоря это, Мюфлие, так как это был он, всегда эффектный, несравненный Мюфлие, протянул Арчибальду питье, которое предварительно пригубил с истинно материнской нежностью, чтобы убедиться, что оно не слишком горячо.

О! Мюфлие был неотразим в белом переднике, подчеркивающем его античные формы!

Несколько дней тому назад в дом принесли безжизненное тело Арчибальда. Арман де Бернэ сейчас же употребил все средства для возвращения к жизни своего друга, и через час тот проявил первые признаки жизни.

Мюфлие, дремавший в это время этажом выше, где была его комната, услышал какой-то неясный шум и восклицания. Достойный Волк был, естественно, любопытен и, кроме того, его преследовали призраки жандармов, приходивших отнимать его благополучие.

Он тихонько встал с постели и взялся за ручку двери. Дверь оказалась незапертой.

Такое доверие тронуло бы его, если бы он не вспомнил, что Арчибальд советовал ему, и не без оснований, не выходить из дома, если он не желает иметь недоразумений с блюстителями общественного порядка. Прежде чем нарушить это предостережение, он подошел к постели, на которой Кониглю предавался сладкому сну, и положил руку на плечо коллеги.

— А! — вскричал Кониглю. — Жандармы?

— Нет, твой друг Мюфлие.

— Зачем ты меня будишь?

— В доме какая-то суматоха… Мне хочется пойти посмотреть.