Мюфлие напрасно жаждал сна, свойственного чистой совести, и теперь с бешенством слушал храп Кониглю, погруженного, без сомнения, в самые очаровательные грезы.

После минутного раздумья и чувствуя, вероятно, что спичка начинает жечь ему руку, Мюфлие решился зажечь свечу.

— Эй! Кониглю! Жандармы! — крикнул он басом.

О! Этих слов было вполне достаточно, чтобы смутить покой Кониглю!

Он вскочил с такой поспешностью, что его голова ударилась о спинку кровати с глухим стуком, похожим на тот, который издает голова полицейского под палкой балаганного Пьеро.

— Это не я! — раздался дрожащий возглас Кониглю.

— Э! Важно ты заспался, мой козленочек! — заметил со смехом Мюфлие.

— Как? Это ты?… Что за глупая шутка!

— Ты проснулся?

— Черт побери! У тебя голос, как труба архангела, ты разбудил бы мертвого… А я видел такой чудный сон!…

— А! Ты спишь! — сказал Мюфлие со вздохом.

— А почему же мне не спать?

— По той же самой причине, по которой не сплю я…

— Скажи-ка мне эту причину! Торопись, потому, что мне хочется спать…

— Неблагодарный! Я бужу тебя, чтобы разделить с тобой мысли, терзающие мое сердце, а ты… ты думаешь о сне!

— Да, ведь теперь ночь… Время спать.

— Спать! Увы, Кониглю! Я думаю совершенно иначе!

— Что ты думаешь?

— Я думаю, что теперь время любить!

Кониглю, ворча, нырнул под одеяло.