Кониглю был терпелив. Он уважал Мюфлие и преклонялся перед ним, как, впрочем, тот и заслуживал, но сейчас он охотнее всего снова бы заснул.

— Хочу объяснить тебе тайны человеческой природы, — продолжал безжалостный Мюфлие. — Вот уже несколько недель мы живем в этом доме, который стал некоторым образом, нашим…

— Да, и здесь хорошо… Постели великолепны… — осмелился заметить Кониглю.

— Постели, стол, обращение — не оставляют желать лучшего. Маркиз ценит нас, и мы им очень доволь…

Прерванный зевком Кониглю, Мюфлие пожал плечами.

— Но мы пленники, — продолжал он с гневом. — Мы лишены главного достояния человека… Священного наследия наших отцов… одним словом — свободы!…

— Маркиз не запрещает нам выходить…

— Это правда. Только мы воздерживаемся от этого по двум причинам… Во-первых, потому, что на улицах много разных беспокойных и неприятных личностей, которые могли бы помешать нашей прогулке… во-вторых…

— Ты не веришь в смерть Биско?

— Брр! Не произноси этого имени! Это приносит несчастье! Следовательно, мы не выходим потому, что боимся попасться в лапы этому дьяволу!

Кониглю завертелся на постели.

— Еще бы! Конечно!

— Конечно!… Но у меня есть сердце… То есть, я думаю о той, которая меня так любила… Я думаю о ее очаровательной улыбке, о ее черных волосах, блестевших от пахучей помады… Правда, у ней не хватало двух передних зубов… Но это ее нисколько не портило… Я думаю о ней!

Кониглю вздохнул.

— И я! — сказал он.

— А! И ты тоже!… Ты понял, что такие натуры, как наши, нуждаются в любви!… Как хочешь, верь или не верь, но твой друг Мюфлие вянет, как цветок без солнца… Он вянет! Вянет!

— И я! — повторил Кониглю.

— И ты тоже вянешь!… Я так и думал! Но ведь после увядания следует смерть! Если твой друг Мюфлие не любит и не любим, он умирает!…

Воцарилось красноречивое молчание.

Отчаянным жестом Мюфлие сорвал с головы колпак и бросил его на пол.