— Нам предстоит спасать не одного только Жака, но и все человечество, — сказал Соммервиль. — Преступление, имеющее в своем распоряжении громадные финансы? Что может быть ужаснее этого? Тогда целая армия гнусных подонков общества разойдется по всей земле, и нигде не будет прохода от этих негодяев, стремящихся к злу ради самого зла, жаждущих мести и преступлений!

Члены «Клуба Мертвых» новой клятвой скрепили свой союз в этом новом деле.

Они поклялись посвятить свои силы и жизни святому делу пресечения этих ужасных замыслов.

— Я готов! — сказал Марсиаль.

И за ним Зоэра повторил проклятие нечестивцам, осмелившимся наложить святотатственную руку на священное наследие царей кхмеров. Если убийцы Марсиаля и Эни уже умерли, то наказание должно было постигнуть и тех, которые желали воспользоваться плодами этого преступления и продолжить его.

Даже сэр Лионель Сторригэн и тот, казалось, понял всю важность стоящей перед ними задачи. Всегда бесстрастный, с неподвижным, как у мертвеца, взглядом, он пожал руки Арчибальду и Арману, сказав:

— Вот и я.

Мария молча слушала слова своих друзей.

Пристально смотрела она на маркиза, этого человека, ни на минуту не изменявшего своей обычной доброте и великодушию. По-видимому, она хотела что-то сказать, но не решалась.

Наконец, она встала и, подойдя к старику, почтительно опустилась перед ним на колени.

— Теперь выслушай меня, ты, который был мне столько лет отцом и другом! Слышишь, что говорят эти люди? Чтобы спасти сына Жака де Котбеля, они готовы идти навстречу величайшим опасностям. Я, в свою очередь, спрашиваю вас: имеет ли право мать отступать перед подобной задачей? Маркиз де Фаверей, ответьте мне по совести, согласны ли вы отпустить меня с ними?

Все вскрикнули при этой неожиданной просьбе маркизы.

Как! Эта женщина, убитая горем и отчаянием, смело решилась идти навстречу всем трудностям и опасностям экспедиции, которая Бог знает чем еще могла кончиться, быть может и смертью, напрасной смертью!

Но маркиз де Фаверей отлично понимал, что происходило в сердце матери: нежно поднял он бедную Марию и своим спокойным, уверенным голосом произнес:

— Ты первая должна обнять своего сына! Поезжай с Богом! И да поможет тебе Божественное Правосудие!

— О, благодарю тебя, друг мой! Ты понял меня! Ах, прости мне, что я покидаю тебя, что я бегу от нашего мирного семейного очага! Но, оставаясь здесь, я не в силах была бы дожить до возвращения наших друзей. Страх и беспокойство убили бы меня, и, может быть, в тот день, когда Жак, снова вступив на землю Франции, бросился бы обнять меня, называя своей матерью, он нашел бы холодный труп, и мои бледные губы не в силах были бы тогда ответить на его первый сыновний поцелуй!