Ванесса вздохнула, взвешивая все за и против и выбирая слова, которые не причинили бы боли. Таких слов не было.
Она решила, что единственно верный путь — это сказать все сразу и без утайки. В детали она будет вдаваться позже. И Ванесса начала:
— Когда мы не смогли отдать долги, Ричард Кингстон, чтобы отомстить мне за то, что я его отвергла, приказал убить твоего отца. Прости, сынок, что я говорю это вот так.
Робби встал и начал мерить комнату шагами, лицо его было белее мела.
Плотину прорвало, и Ванессу было не остановить.
— Я уверена, что один из найденных трупов — твой отец. И я точно знаю, что один из них — труп Джека Холланда, который отказался убить тебя.
Голос Робби был полон изумления, когда он закричал:
— Убить меня?! Ты говоришь, что отец Марка приказал меня убить? Он же был нам вроде дяди, и он приказал меня убить?
— Теперь ты понимаешь, что это за человек и с чем мы имеем дело.
Керри уставилась на мать.
— Итак, — произнесла Керри после минутного размышления, — мы ведь и о моем отце говорим, да? Значит, я влюбилась в парня, чей отец убил моего?
— Солнышко, я всегда тебе говорила, что отец Робби — это и твой отец. Но это не так, прости.
— Тогда кто он, черт возьми?
Ванесса надолго замолчала. Вот уж когда ей действительно нужно было выпить. Но если ей удастся продержаться следующие полчаса, то она навсегда останется трезвенницей.
— Ну? — нетерпеливо переспросила Керри.
— Ричард Кингстон.
— Что?! — вскрикнула Керри.
Ванесса разрыдалась и закрыла лицо руками.
— Керри, пожалуйста, не надо меня ненавидеть. Он изнасиловал меня в ту ночь, когда они пришли за Большим Робби. Я ничего не могла сделать, абсолютно ничего. Он убил бы Робби своими собственными холеными ручками, если бы я попыталась его остановить.
На мгновение в комнате повисла тишина, такая густая, что ее можно было потрогать. Затем Керри издала нечеловеческий вопль. Она надрывно кричала «Нет!» снова и снова. Керри убежала в кухню и начала швырять в стену все, что попадалось ей под руку: Кружки, тарелки, чайник, кастрюли. Когда на кухне все было уничтожено, она сделала единственное, что могла, — побежала.