Остальное потеряло для Джека всякий смысл. Слишком медленно. Слишком далеко. Он поплыл. Его почти не стало. Его последняя мысль была: «Мерзкая тварь, что ты подмешала в свое пойло?»

Потом он затих, перестал шевелиться. Он лежал на спине, а Силачка опустилась рядом с ним на колени и стала гладить его грудь.

— Будет клево, — приговаривала она. — Будет еще как клево…

44

44

Он так и не понял, что ему приснилось, а что было на самом деле. Ни пока это происходило, ни потом, когда все закончилось.

Все так перепуталось, исказилось. Да, все было искаженное. Но порой было чудесно. И смешно. Та-а-а-ак смешно… Он просто не мог удержаться от смеха, не мог перестать хохотать. Еще никогда в жизни ему не было так хорошо. Пока не стало плохо. И потом уже ничего смешного не было. Он плакал и плакал и не мог перестать плакать. Слезы изнурили его. Стало страшно. Невыносимо.

Порой он был обнажен. Лежал на кровати голый и не мог пошевелиться, не понимал почему, но пошевелиться не мог, а Кэролайн, милая Кэролайн, лежала на нем, и они сливались в экстазе, и она закатывала глаза от наслаждения, и повторяла снова и снова: «Я люблю тебя, Джек… Я люблю тебя, Джек… Я люблю тебя».

А потом вдруг это уже не была Кэролайн. Она исчезла, вместо нее возникла Силачка. Она хохотала и стонала. А иногда с нее капало — но что? Так сильно капало… Что-то красное. Вино. Кровь. Красное красное красное повсюду…

А Грейс? Как сюда попала Грейс? Она тоже была голая. Она прижималась к нему. Милая. Маленькая. Он желал ее сильнее, чем когда-нибудь кого-нибудь желал в жизни. Она что-то говорила, да, она говорила: «Цель». Она это так произносила: «Ц-ц-ц-ц-це-е-е-е-л-л-л-ль», и было похоже на стук колес поезда, утихавший вдали, за поворотом. Он был внутри ее. Она лежала на нем, а он был внутри ее и чувствовал это. Она наклонялась к нему, ее грудь касалась его обнаженной груди. И она была такая красивая. Такая кра-а-а-аси-и-и-ива-а-а-я-я-я. Губы мягкие и влажные. Он целовал ее. Ее язык прикасался к его зубам. Ее дыхание было свежим, благоуханным. Казалось, будто к его лицу прикасается ветка глицинии. Но вдруг ее язык стал слишком большим, перестал помещаться у него во рту. Он стал длинным, как змея. Нет, это в самом деле была змея. Она шипела и лизала его, но при этом проползала мимо кровати, по полу. Такая толстая и становилась все толще. Она вырастала на глазах. Раздувалась, будто шар, в который накачивают воздух. Она заполняла собой комнату. И удлинялась. И вытекала через окно…

Окно… Из окна… Это он, он вытекал из окна.