Ван Герден хотел поднять руку, вытереть слезы, но рука была пришпилена к кровати иглами капельниц.

— И диски тоже. — Мама держала целую стопку дисков. — Взяла их у тебя из буфета. Я не знала, какие из них ты захочешь послушать.

— Agnus Dei, — попросил ван Герден.

Мама стала перебирать коробки, нашла нужную, поставила диск, вставила сыну в уши наушники и нажала кнопку. Музыка заполнила его голову, его душу. Он посмотрел на мать.

— Спасибо, — промямлил он.

Ее губы шевельнулись в ответ:

— Пожалуйста.

Потом Джоан ван Герден поцеловала сына в лоб, села и стала смотреть в окно, а он закрыл глаза и стал впитывать музыку — каждую ноту, каждую благословенную ноту.

Под вечер он снова проснулся.

— К тебе гость, — сказала мама.

Ван Герден кивнул. Мама подошла к двери, с кем-то поговорила и вернулась. За ней шел Крошка Мпайипели. Бинты у него на голове полностью закрывали ухо; в больничном халате и пижаме он шагал как-то скованно. При виде великана коса ван Герден испытал огромное облегчение. Повязка у него на голове смахивала на криво надетый тюрбан, как если бы он изображал араба. Ван Гердену стало весело. Его веселость смутила Крошку — великан понимал, что выглядит нелепо, и ван Герден расхохотался, несмотря на то что его пронзило острой болью. Он хохотал и хохотал — ничего не мог с собой поделать. Мпайипели помялся на пороге, смущенно улыбаясь, а потом вдруг тоже рассмеялся, нагнувшись вперед и придерживая сломанные ребра. Они смотрели друг на друга, израненные, все в бинтах, и смеялись, и Джоан ван Герден, стоящая на пороге, смеялась тоже.

— Ты сам-то тоже выглядишь не очень, — сказал Крошка.

Ван Герден перестал смеяться.

— Мне приснилось, что ты умер.

Чернокожий великан медленно, как старик, опустился на стул у кровати:

— Вообще-то я был близок к этому.

— Что случилось вчера?

— Вчера?

— Да.