Он услышал, как открылась дверь, и повернул голову. Вот уже два дня отец ухаживал за ним, не питая никаких иллюзий в отношении фатального исхода: Жан предупредил его, что болезнь прогрессирует. Сейчас отец был заботлив, как никогда прежде, разве что в первое время после смерти матери. Такая перемена ролей еще усугубляла отчаяние Жана: это ведь он должен был заботиться об отце, чего тот был вправе ожидать после двадцати лет, в течение которых вся его жизнь была сосредоточена вокруг сына. Исчезновение Сибиллы состарило Габриэля Корбеля сразу лет на десять. И однако он постоянно был рядом с сыном в его последние часы. Жан ничем не мог утешить его и порой сожалел, что, перед тем как спасти Анжа, даже не подумал об отце и о том, что с ним будет, когда он останется один.

Пока Габриэль приближался к нему неуверенной шаркающей походкой, которой еще несколько дней назад у него не было, Жан вдруг заметил свою медицинскую сумку, стоящую возле входной двери. Уже бесполезную сумку, символ его беспомощности… Итак, он оказался перед той же дилеммой, что в свое время доктор Зеленка, чей поступок так его поразил. Оказавшись у постели задыхающегося ребенка, он не смог найти другого решения, кроме как принести в жертву свою собственную жизнь. Но не была ли его жертва замаскированной формой самоубийства? Он оказался слабым и чувствовал себя виноватым во всем случившемся. В том, что послал Анжа на верную смерть, в том, что не смог уберечь Сибиллу, как не смог и убедить Обскуру… Возможно, эта жертва виделась ему средством все искупить, задушить терзающее чувство вины…

…вместе с собой.

Жану показалось, словно ледяная рука сжала ему сердце, когда он ощутил у себя во рту первые клочки дифтеритной пленки — они заполонили ему полость рта и проникли в горло. В этот момент он почувствовал всю неизбежность своей гибели. Конечно, он мог выплюнуть, выкашлять эту отраву, засунуть пальцы в горло, чтобы извлечь оттуда липкую мерзость, но было уже поздно: болезнь проникла в организм. Как он мог быть таким дураком? Он ведь знал, на что идет. И никто не согласится пожертвовать собой, чтобы отсосать дифтеритные пленки из его горла — а это единственный способ спасти его от смерти…

Жизнь за жизнь. Поменять одну на другую — какой абсурд! Не в том состоит медицинское призвание, чтобы спасать больных ценой собственной жизни. Он надеялся на совсем другое, и на медицинском факультете также говорилось об иных задачах, даже если научный прогресс не был таким быстрым, как хотелось бы.

Отец взял его руку и слегка ее сжал. Жан поднял к нему голову. С каких пор они стали испытывать трудности в общении друг с другом, оставаясь наедине? С тех пор как он решил стать медиком, разрушив отцовские надежды? Но нужны ли были им слова? Жану показалось, что под отцовской бородой, клочьями свисавшей на грудь, он разглядел улыбку. Но может быть, это ему померещилось, или же он слишком сильно захотел это увидеть. А может быть, это был результат бреда, вызванного асфиксией. Ведь на самом деле его отец тоже все потерял…