Солнце скрылось, но его лучи все еще золотили высокие облака, похожие на пушистое кружево. Жан испытывал страшные мучения, пытаясь глубже вдохнуть воздух, чтобы полностью заполнить легкие, но в горло проникала лишь тончайшая струйка воздуха, которого хватало на несколько секунд. У него было ужасное ощущение, что жизнь от него ускользает.

Отец зажег две масляные лампы, осветившие книги, давно увядший букет пионов, осыпавшиеся лепестки которых образовали темно-розовый ореол вокруг вазы, незаконченную вышивку Сибиллы на спинке кресла…

Столько деталей, принадлежащих тому миру, от которого он с каждым часом все больше отдалялся… Воспоминания о прежнем существовании постепенно угасали. И воздух, и жизнь от него ускользали. Самую сильную тревогу вызывало у него ощущение, что он задыхается. Каждое мгновение приносило мучительное чувство, что его постепенно и неумолимо отгораживают от жизни. От того праздника, каким может быть, и порой даже бывает, земное существование.

Жан закрыл глаза. Недавно он узнал новости об Анже. Мальчику стало намного лучше. Будущий медик, подумал Жан, слегка улыбнувшись, но улыбка тут же исчезла из-за необходимости сделать новый глоток воздуха. Что ж, теперь он в надежных руках Жерара. По крайней мере, эта жертва будет не напрасной. Даже если и не поможет вернуть Сибиллу…

Жерар рассказал ему об аресте Лакомба, главного и единственного пособника Люсьена Фавра, которому он к тому же приходился молочным братом. Человек, которого уже прозвали Душителем. Но подробностей он не знал. И вот, словно по какой-то злой иронии судьбы, Жан тоже умирает от удушья…

Он закрыл глаза, пытаясь избавиться от видений прошлого. Он знал, что с Анжем, но по-прежнему не знал, что с Сибиллой. Два последних раза, когда ему показалось, что он видит ее, он спутал ее с Обскурой — воспоминание о которой вызвало у него гримасу, — сначала на бульваре перед театром, потом в мастерской Люсьена Фавра в виде Олимпии. Как будто эти две женщины в его сознании стали одной…

Как же все обернулось таким ужасным образом? Он вел счастливую жизнь, деля ее между Сибиллой и своими пациентами. Ничто не предвещало катастроф. И где она сейчас, его маленькая актриса, так похоже изображавшая симптомы истерии в клинике Шарко?.. Эта роль впечатлила его настолько, что Сибилла стала играть главную роль в его жизни. Жива ли она еще? Страдает ли? Эти вопросы не переставали его мучить. Но порой тревога и новый приступ мучительного удушья становились настолько сильными, что боль, связанная с исчезновением Сибиллы, улетучивалась. Мог ли он каким-то образом избежать этой катастрофы?