— Любимая моя, — произнес Флой с бесконечной нежностью, — у тебя даже есть пистолет?

— Нет, но если нужно, я украду.

Мы посмотрели друг на друга, и затем с жестом отчаянного смирения Флой сказал:

— Хорошо, мы поедем вместе. Насколько я знаю, поезд отходит от Ватерлоо в десять часов. Ты будешь готова к девяти, если я заеду за тобой?

— Конечно.

— А что с твоей семьей? Твои родители и сестры? Они по-прежнему живут там? Нужно ли тебе остановиться в доме отца?

— Нет. — Я уже думала об этом. — Нет нужды, чтобы моя семья знала об этом, по крайней мере пока.

— Но там есть люди, к которым ты захочешь зайти?

Я подумала о Мэйзи, живущей в респектабельной посредственности со своей дочкой: я посещала ее пару раз, когда навещала родителей, и ее девочка была милым, хотя довольно тягостно-примерным ребенком. Но Мэйзи с таким рвением заставляет ее жить в покаянии, суровой жизнью по Библии, что я на себе почувствовала их холодное осуждение. Потом я подумала о Робин и Энтони, которые столь таинственно исчезли и чей след я потеряла безвозвратно.

Я сказала Флою:

— Нет, мне сейчас никто не нужен. На время этой поездки я — замужняя респектабельная леди, путешествующая по срочным делам в военное время. Никто не удивится, но даже если так, то мне плевать. Мы снимем две комнаты в гостинице «У моста».

— Что, если тебя увидят, узнают? Шарлотта, ты провела детство в этих местах, и если мы поедем по городам в поисках Данси…

— Я надену вуаль, — сказала я отчаянно. — У меня есть этот дорожный набор. Вуаль толстая, как саван, черт возьми! И если кто-то заговорит с нами, я притворюсь иностранкой. Бельгийской беженкой.

Флой покорно опустил руки, но сказал:

— А что с Эдвардом?

— Ах, плевать на Эдварда, — сказала я, хотя и использовала слово покрепче, что мне не кажется уместным здесь записывать. — Эдвард все еще в отъезде, сражается на войне из офиса. Так что он вряд ли узнает даже, что я тоже в отъезде. Но если это тебя беспокоит, я могу оставить ему письмо, что поехала навестить своих сестер.

Было уже восемь вечера, когда Симона наконец вышла из галереи Торн. Она включила сигнализацию и осторожно заперла дверь, чувствуя крайнюю усталость. Встреча с призраками — трудное дело, так ей показалось.

Призраки. Что бы ни произошло тогда, Соня не была призраком, она была живым, дышащим существом. Симона не оставила мысль позвонить матери, хотя она еще не знала, как рассказать ей. Но она позвонит, как только доберется до дому. Может быть, она сначала запишет то, что нужно сказать, прежде чем звонить, да, так будет легче. Но как бы она ни старалась, все равно предстоит сказать ужасную вещь — что она все же убила Соню, и они должны подумать, что это за темноволосая женщина, потому что ясно, что она во всем этом замешана.